Александр Пушкин - Старые годы

— А говорил это приказный?

— Говорил, знаешь, так масленно и облизывался. Да, может быть, после пирога.

— Вот уж и после пирога! А собой-то он каков? Чай, дрянной такой, а?

— Да, невзрачный, нечего сказать, на новую версту похож, что на дороге недавно поставили.

— Нужны очень эти версты. И без того все знали, что до Костромы пятнадцать верст. И вымерили, чтоб им добра не было! Прежде было пятнадцать, а теперь двадцать три из них сделали. А все ради пошлины. Лишь бы народ притеснять! Черт знает, чего не навыдумывали! Бывало, прежде до Москвы крестьяне наши возят, а теперь почта да почтари. Не приведи Бог, что делается! Парашка, хлестни-ка Авдотью, опять зацепила. А может быть, этот приказный и добрый человек. Как ты думаешь, Кирюшка?

— Не приказано, барыня, думать, так я и не думаю.

— А кто ж тебе не приказал?

— Да твой недоросль.

— А что ж, и вправду! Ты сыт, одет, зачем же тебе думать?

— Вот и я то же говорю Домне: «Дура! Чего ты думаешь?» А она говорит: «А если не уймется, до ножа ль, до воды доберусь, на себя руки подыму».

— До ножа! До ножа! — заревела Варвара Сергеевна, вырвалась из рук девок, выскочила простоволосая на крыльцо, но в это самое время в сопровождении шести казаков на двор вкатилась одноколка. Изумленная и новостью экипажа, и неожиданностью в такое время посещения, Лавдышева оторопела и забыла о своем костюме. Из одноколки вышел высокий, сухощавый человек лет пятидесяти.

— Варвара Сергеевна дома? — спросил он сухо.

— А тебе какое дело?

— Есть небольшое!

— Да ты что за чучело?

— Провинциял-фискал, Василий Пазухин.

Варвара Сергеевна хотя и была весьма крепкого сложения и обширного объема, но, вспомнив, что это чучело пугает самого воеводу, пришла в ужас и стала кричать во все горло:

— Володя! Володя! Уходи! Возьми верхового жеребца, что из Москвы привели… Спасайся! Эй, Парашка, Фомич, Кирюшка! — и прочая. Она прокричала почти целый календарь. Пазухин молча стоял перед нею и даже не улыбнулся. Но когда поток имен истощился, Пазухин сказал ей сухо:

— Перестань, сударыня, кричать. Не поможет! Я тебе скажу коротко и ясно. Воевода оплошал. Когда бы узнал государь — быть ему в ответе. Людей твоих в будущий прием рекрутами зачтут, а ты сына подай. Он у меня на росписи. Любим Александрович добр, хоть и суров, а я строг, хотя с виду и ласков.

— Ну, ласков! — сказала Ландышева дрожащим голосом.

— Да как же не ласков! Следовало бы твоего сына с казаками в губернию отослать, а я не хочу. Каков он ни есть, а все-таки дворянин.

— Да как же не дворянин…

— Не перебивай! Я лучше твоего знаю. Ему служить по указу в гвардии. Так изволь его в Питер отправить через три дня, в середу, не позже десяти часов утра, а не то в одиннадцать с казаками поедет. А если уйдет, то я отыщу, и пойдет он в полевые полки на всю жизнь рядовым. Милосердия не будет! А чтобы он вернее отъехал и дорогу знал, мой казак Яким тут останется и сынка твоего на твой счет до Питера проводит. Все, матушка Варвара Сергеевна! Прощай. Яким! Как сказано, оставайся.

Одноколка и пять казаков ускакали. Яким спешился и повел своего коня на конюшню.

На Адмиралтейскую сторону по Московской дороге или, лучше сказать, по новой просеке, составляющей ныне Гороховый проспект, тянулась вереница крытых и некрытых саней. Лошади были все рослые, заводские, но сбруя и одежда кучеров и седоков представляли самый странный маскарад. У которой девки была меховая шапка, у другой платок, иная сидела в заячьей шубе, иная куталась в одеяло, на ином кучере была большая шапка с смушками, а на руках рукавицы, а у другого руки были в онучьях, а на голове оборвыш картуз.

— Вот тебе и резиденция! — сказала Варвара Сергеевна, приподымая войлочный полог на крытых санях своих. — Черт знает, что такое! Лес, а не улица!

И в самом деле, весьма в немногих местах по ту сторону Фонтанки торчали жилые дома — только одни палаты Шереметева да Аничкова слобода с одной, а Калинкина с другой стороны несколько оживляли дикость берегов знаменитой речки.

— И куда ехать! Тут, я думаю, и постоялого двора нигде, не отыщешь. Вот глушь! Господи прости! Архип, кликни казака Якима, на то его фискал приставил, чтобы дорогу указывал. Ну, указывай же, куда ехать, — прибавила Ландышева, обращаясь к казаку.

— А я почем знаю? До Питера, чай, еще далеко, а тут река, спросить некого, вон там что-то торчит, может быть, и Питер, ступай на спуск,

— Да какой же ты проводник, когда дороги не знаешь.

— Да я в Питере не бывал отродясь.

— А мне какое дело? Указывай, да и полно!

— По мне, пожалуй, ступай на спуск!

Поехали. По сю сторону Фонтанки виды изменились. Во многих местах из-за деревьев, составлявших перспективу, или, по-нашему, проспект, показывались красивые домики голландской архитектуры, многие и в два жилья. Навстречу приезжим гостям попадались беспрерывно разного рода мастеровые; чем ближе подъезжали к Адмиралтейству, тем больше встречали людей и саней. А у немецких слобод, что ныне Морские улицы, Варвара Сергеевна с удивлением увидела три или четыре кареты, запряженные цугом; кучера в красных, желтых и голубых кафтанах и треугольных шляпах хлопали бичами; по всему лугу перед Адмиралтейством раскинуто было множество палаток, в которых торговцы продавали всякого рода напитки и съестное.

— Ну, теперь, кажись, приехали, — сказал казак.

— Да куда же мы приехали! — неистово закричала Варвара Сергеевна. — Ведь ты разве не видишь, что тут ярмонка стоит под крепостью, а Питербурх-то где? Ты, может быть, нас в Свейское государство привез. Ни одного человеческого лица не видно. Все немцы.

— А я почем знаю. Может быть, и немцы.

Варвара Сергеевна не выдержала, отстегнула фартук, прикинула на спящего Володю подушки, чтобы не простудился, и выскочила из саней.

— И спросить-то некого! — сказала Варвара Сергеевна, оглядываясь. — Тут, я чай, и русского языка не слыхивали!

— Пироги горячие! — закричал разносчик возле.

— Ах ты, Господи! Хоть одного земляка-то встретила… и тот холоп, дворянке с ним и говорить не приходится. Слышь ты, Архип, спроси-ка, далеко ли до Питербурха.

— Эй, малый! — закричал кучер. — Далеко ли до Питера?

— Да какого тебе еще Питера надо? А это разве не Питер?

— Ну, слава тебе, Господи! Архип, спроси, где тут постоялый двор.

Архип повторил вопрос,

— Почтовый двор!

— Постоялый, Архип, слышишь, постоялый. Уж эти почты — смерть моя!

— Постоялый, говорят тебе…

— Ищи сам, а мы не знаем.

— Грубиян! Вот как тут в резиденции за людьми смотрят! Не хочется будить Володю, а то бы он его из детских ручек да тросточкой. А энто, Архип, что торчит такое направо?