Александр Пушкин - Старые годы

— Перестань, сударыня! У меня товар, у тебя деньги, вот и все тут. А церемонии не наше дело. Мы люди служилые, занятые, сами ото всего этого сторонимся. Садись, матушка, в сани, а я по привычке пешком пойду, вот уже десятый год езжу только на лодке, а теперь зима, везде путь. Поезжайте за мною.

Дом Алексея Степановича Зыбина стоял на Васильевском острове недалеко от Французской слободы. Построенный по новому образцу в два этажа на каменном фундаменте с двумя флигелями (из коих в одном жил холостой хозяин), он заключал в себе все удобства городской жизни. Несмотря на то, что по отстройке он стоял еще впусте, заботливый Зыбин тщательно его отапливал, и Варвара Сергеевна бегала из комнаты в комнату с особенным удовольствием, распределяя, где быть большой палате, где спальне, где образной и уборной, где Володе, где Ефремычу, где комнатным девкам. Кухня со всеми принадлежностями была во флигеле. Между тем Володя ходил из комнаты в комнату и делал также распределение покоям по-своему. Из этого, как обыкновенно случалось, возник спор, и, как обыкновенно, Володя остался победителем. Между тем до позднего вечера девки и лакеи выгружали из саней всякую домашнюю рухлядь и расстанавливали по указаниям барыни и перестанавливали по приказаниям барина, который прежде всего повелел выгрузить погребец, копченые и соленые предметы и принялся обедать на живую нитку. Когда Володя порядочно подкрепился сухим и влажным, по старой привычке пошел на двор маленько пошалить: отпустил несколько ударов запасною дорожною плетью всем кучерам и поварам и добрался до судомоек. Во временном дорожном штате их было только двое: наша Домна да Палашка, разжалованная в сей постыдный чин вследствие какой-то посторонней интриги. Палашка искала всеми мерами возвратить прежнюю благосклонность Володи, а Домна так и слыла по всей дворне дурой, упрямицей. Никакие побои, обещания, упреки, ласки не помогали. Исхудала бедная Домна, а все еще плакала по Ваньке, как называла его вся челядь. Несмотря на всю дерзость и страсть Володи, он как-то побаивался Домны, и если бил ее, что случалось нередко, то всегда, однако же, после обеда, завтрака или ужина. Но как в этот день он обедал, как сказано, на живую нитку, то обошелся ласковее обыкновенного и ударил Домну только трижды. Это была, как оказалось, только прелиминарная ласка, потому что Володя уселся на кухонной скамье и держал речь следующего содержания:

— Ну, Доня! Я тебя помилую! Хочешь, я тебя барынею сделаю. Право, черт возьми, уходился молодец, пора жениться. Вот того гляди и служить придется, так все-таки лучше женатому. Да и бить жену как-то сподручнее. К жене люди жалости не имеют. А уж я тебя, увидишь, как буду жаловать! Не попрекнешь, что не люблю. Матушке от покойного столько не доставалось, сколько от меня на твою долю придется. Ты ей не верь! Она и теперь скучает, что бить ее некому. Под вечер частенько так призадумается, что смешно смотреть на нее, да и говорит: «Уж разве за того приказного замуж выйти». Да и вышла бы, кабы я позволил. Уже было и в провинцию посылала узнать, крут он или нет. Да, слава Богу, люди сказали: «Куда! Он такой трус. Сторож в канцелярии почасту его бьет!» Ну, так она и охоту потеряла. Ну, а я не такой. Весь в отца! Что, Доня? А покуда свадьба… мы бы с тобой женихами любовь повели.

— У меня один жених, барин! Одному перед Богом отдалась…

Вместо запятой последовал удар плеткой.

— Умру невестой!

Вторая запятая.

— А если мочи не станет… говорят, тут есть река бездонная.

Точки… Удары посыпались. Домна не вытерпела, стала кричать. На кухню вошел Зыбин, а вслед за ним и сама Варвара Сергеевна.

— Что за шум? — спросил Алексей Степаныч.

— Это мой Володя по хозяйству управляется, — отвечала за сына сама Ландышева. — Не изволь, батюшка, гневаться! У нас такие люди, что Господи не приведи!

— Зачем же ты их, сударыня, в Питербурх притащила? У нас, слава Богу, сколько хочешь слуг, только нанимай.

— Что ты это, батюшка! Шутишь, верно! Где-таки дворянам наемных слуг держать! На то Бог и крепость устроил, чтобы дворянам честная услуга была! Что ты с наемного возьмешь? Ни в солдаты, ни в свинопасы отдать нельзя, а уж на конюшню не посылай — ослушается, да еще, чего доброго, не ровен час… Да у нас, между добрых дворян, такого заводу и не слыхивали. А если нам своих людей во двор не брать, так куда, батюшка, с приплодом деваться! Не дарить же, не выбрасывать; мы, батюшка, и щенят от своих сук кормим. Слава Богу, на век наш хватит достатка!

— Не мое дело, сударыня, управляйся, как знаешь, только об одном объявить я тебе повинен: чтобы на дворе моем шуму никакого не было.

— В комнатах, батюшка, в комнатах все дела вершить буду. И сосед не услышит.

— Это одно. А другое: полиция пришла, спрашивает, кто, откуда и зачем приехал?

— Да ей какое дело?

— Указ, матушка.

— Да много ли у вас, батюшка, этих указов? Что ни шаг, то указ.

— Земля велика, нужд много, так по нуждам и указов столько.

— Да какая нужда знать, кто в резиденцию приехал. Ведь мы не беглые какие, дворяне, не из-за моря, из своего собственного уезда приехали!

— Государь знать хочет.

— Сам государь! Ахти, Господи, какая честь! Да как же он узнал? Видно, ты, батюшка, обмолвился.

— Не я, матушка, а порядок.

Варвара Сергеевна приуныла. Страшное слово порядок смутило ее сердце.

— Извести хотят, — со слезами сказала она жалобно, глядя на сына. — Всех старых дворян! Уже по всем уездам нас переписали, а теперь в болото сгоняют! Чуяло мое сердце, а соседи еще толковали: «Не езди, Варвара Сергеевна, отправь одного». Хороша бы я была!

— А разве ты по указу приехала?

— Да как же не по указу! Проклятый фискал и день, и час назначил: «Вези сына в полк», — и кончено.

— Так правду соседи толковали. Понапрасну трудилась. Порядок простой.

— Опять порядок!

— Да как же не порядок. Как твое прозвище?

— А на что тебе? Ты, может, также фискал?

— Только не простой, а обер-фискал, матушка, С.-Петербургской губернии.

— Попалась же я! Батюшка, Алексей Степаныч, не взыщи! Я отродясь с придурью. На меня, часом, находит такое… Право, я тихая, только по смерти моего покойника иногда с тоски завираюсь.

— Слышишь, Доня, — сказал Володя.

— Так как же твое прозвище?

— Дворянка, батюшка, право, дворянка, кажись, уже в пятнадцатом колене. Имя мне при крещении Варвара, по отцу Сергеевна, по мужу Ландышева, вдова, 36 лет от рождения, помещица. Вот, дай Бог памяти, я тебе и все вотчины перечту!

— Не трудись. А детей скольно?

— Один, батюшка, единородный сын Володя, по отцу Степаныч, девятнадцати лет, до указу был в недорослях. Фискал его со злобы в взрослые пожаловал.