Сигизмунд Кржижановский - Москва в первый год войны (очерки)

Удаляющаяся спина не отвечает.

А на опроставшемся конце скамьи только вибрирующая полоса солнца. И часовой и подчасок оба на своих постах. Смотрят в три глаза.

Иногда, даже сдав дежурство, Повоюй Повоюевич не сразу покидает свое место. Нельзя так, как нитку откусил, оборвать принципиальный разговор о войне и о будущем мире или позволить воспоминанию застрять где-нибудь между прежде и теперь.

О воспоминаниях Повоюя Повоюевича можно бы написать особый очерк. Много он в жизни перевидал, немало, как он любит говорить, с гробами воевал, губя плесень, чтоб цвела цветень (тоже его выражение). Начнет, бывало, с "Вас тогда еще и на свете-то..." или: "В оны времена, не в оны, а когда еще воевали землю Наполеоны..." - и женщина, проходящая мимо с ведром, станет и слушает, сперва держа ведро на отлете, а потом поставит его наземь; мальчишки, бросив игру, расположатся вкруг и не сводят глаз с шевелящегося рта и седых бровей рассказчика.

Но женщине надо донести свое ведро - пустое ли, полное ли,- куда несла, а вас, мой случайный читатель, тоже ждет вереница неотложностей. Поэтому давайте к зачину приставим концовку. В этом смысле Повоюй Повоюевич привержен формальному принципу - и запас финалов у него ограничен. Вот один из наиболее любимых.

- Что такое война? А вот что такое война. Еще отец мой покойный слушал философию, науку наук, так сказать, у профессора Юркевича, Памфила Даниловича. Того самого, что, бывало, студентам говаривал: "Что толку, если у человека ума палата, да сам-то он на полатях". Была у блаженной памяти умнейшего-добрейшего Памфила Даниловича своя философия. Ну и своя палка. Про философию его, про всякие там "об" и "о", "по поводу" и "к вопросу" и прочие кафедральные писания и умствования люди забыли. А вот про палку вся Москва (уж и умер наш Юркевич) до-олго помнила. Палка была (отец сказывал) не какая-нибудь простая, как вот моя, а дубовая, сучковатая с этакой вот набалдашиной, весом, что палица богатырская. И вот в праздник, когда погода хорошая, нынешней пара, соберется, бывало, достоуважаемый магистр со своими перипатетиками, как он их звал, шагальщиками - если с древнегреческого точно перевести - куда-нибудь за город. Магистр впереди, а сбоку и сзади студенты. Кто с книжкой, а кто с дюжиной пива в корзине. А надо вам сказать, что был Памфил Данилович превеликий спорщик и диалектик. Только с кем ему спорить? Студенты, шагалыцики-то, в философии еще недалеко зашли, поддакивают да соглашаются. Ну, естественное дело, приходится заводить дискуссию, так сказать, с великими гробами и философическими монументами, Аристотелем, Платоном, Спинозой, Кантом. Особливо доставалось Канту. И так его Памфил Данилович в гробу перевернет, и этак. Тот бы, может, и ответил, да где там, гештирбт63. Тогда наш профессор сначала за себя, а потом за него, сперва по-русски, потом по-немецки. А надо вам знать, что Кант этот самый, недаром немец, прехитрую штуку выдумал: будто весь мир, от звезд до пылинок, все вещи - не просто вещи, а "динг ан зих", по-нашему "вещи в себе", то есть сущность свою они, вещи, про себя хоронят, а другим только одну видимость кажут: нам, мол, зерна, а вам - шелуха. Кушайте, пожалуйста. И вот идет, бывало, Памфил Данилович с перипатетиками своими, палкой стучит и спорит: "Вот вы, - говорит, - герр Кант, утверждаете, что доподлинный мир, сущностный вельт, из одних лишь "вещей в себе". Хорошо. Допустим. В таком случае, и эта вот палка (и при сих словах палкой в воздухе, так сказать, аргументирует) - тоже "вещь в себе"? А? Вот тут-то я вас и поймал, высокоученый господин Кант: ибо палка сия отнюдь не "вещь в себе", а... "вещь для других". Вот. И вся - тому, кто будет спорить - она это докажет не столь по пунктам, сколь по ребрам". Ну, разболтался старик, а вы не останавливаете. Пора. Счастливо вам отдежурить.

Жидкий кристалл

I

- Разрешите "Литературку"?

- ??

- Скажем, меню. Вот-вот. Тысяча и одна благодарность. Что у нас сегодня на передовицу? Гм... Щи бэ /эм: капуста под дождем. Так. Дальше? Картофельные котлеты. Картофель, и тот притворяется... котлетой. Это "меня" не для меню. Беллетристика. Никакой пищи для... ума. Ну, а тут "эр..." нет,- зачеркнуто, и еще что-то зачеркнуто. Из области минувшего. Придешь несытым, уйдешь голодным. Не так ли?

Человек, сидевший за столиком напротив меня, хотел, очевидно, добиться улыбки. Но контакта не получил. Тогда он перешел от косвенных вопросов к прямым:

- Зачем вы раздевались? За ваш же рубль захолодят вам шубу. Наша писательская изба с богом не спорщица: на дворе тепло - в избе тепло, на дворе холодно - из... А, Миша, какими судьбами? Вернулись? А ваши где? В Чистополе? Мои? Дальше.

Пока незнакомец разменивался словами со столь же неведомым мне "Мишей", я успел разглядеть его. Под шубой, отогнувшей меховые, тронутые молью лацканы,- грязноватый треугольник манишки, край коричневого свитера и черного жилета. На горбине длинного сухого, но с мясистым раздвоенным концом носа - непоседливое пенсне. Оно то пряталось в жилетный карман, будто с тем, чтоб согреться, то чиркало металлическим ушком по столу, то снова взбиралось на седловину носа, свешивая с него не то помогающие, не то мешающие глазам овалы. Сейчас они уставились на меня:

- А вы, извините, откуда приехали? Я уже две недели как из Казани, а вас что-то здесь, у нашего, извините, писательского корыта, говоря низким штилем, не встречал. Уж не из Алмы ли мы ли? Первой ласточкой, а?

- Нет. Я - отсюда сюда. Говоря вашим стилем. Поскольку его успел уловить.

- Гм... да. "Стиль - это человек". Хотя человек не столь стиль, сколь...

Но в эту секунду в круг видения соседа по столику включился проходящий меж спинок кресел человек в валенках, в стеганой телогрейке с торчащей из-под нее с правого боку револьверной кобурой. Сосед бросился вслед за проходящим, радостно окликнул и раскрыл было руки - по случаю "сколько лет - сколько зим?" - для дружеского объятия. Но объятия не получилось. Военный отвечал тихо и односложно. Из-за стука тарелок я не расслышал. Да и не слушал.

II

- А, здравствуйте, вы, я вижу, скучаете тут один. Разрешите?

- Нет. Это я о скуке. А место свободно.

Он, все тот же он из моей первой записи, опустился в кресло с видом давнишнего моего знакомого.

- Да, "пассажиры незанятых мест". Моя жена, и наверно, сидит мысленно на этом вот пустом стуле. Рядом с нами. Далеконько вы забрались, Зоя Петровна... Ну, ничего. Там, у нее во Фрунзе, коммерческий магазин и всякое такое. Подождем под дождем - пуль и ядер, так сказать.

Не встречая ответов, человек, желавший развеять мою скуку, сам, явно заскучал. Пенсне, спрыгнув с носа, постучало сперва, по доске стола, потом цокнуло о перечницу:

- И куда этот официант задевался? Избаловались. Если бы им платить на чай наперед, так они бы забегали как встрепанные. А то... Как его зовут? Не знаете? Вот я сейчас узнаю.