Татьяна Кухта - Сказка (Часть 1)

- Лучше?! - Леська сверкнула глазами. - Телок безрогий! На весь город ославил! Здрасьте, явился - невеста ему занадобилась! А где ты был, когда меня дракон ел?!

Мартин хотел было сказать, что дракон ее и не коснулся, но счел за благо не перечить - долгий опыт помог.

- Морок! Пес желтоухий, некормленный! - кричала Леська. Потом запнулась, перевела дух и уже спокойней сказала:

- Ну вот что. Если ты Керин еще раз тронешь... не видать тебе меня, как с лягушки шерсти. А уйти я от нее - не уйду.

- Что же мне делать-то? - растерялся Мартин.

- Возвращайся. Кобыл паси. А я воевать буду.

- Леська! - взмолился он. - Я же за тебя... Я с тобой повсюду пойду!

- Ах, повсюду! А в войско - сбоишься. Да тебя и не возьмут-то...

- Возьмут, - Мартин стиснул кулаки. - Сегодня же проситься пойду!

- Теленочек ты мой глупый! - радостно изумилась Леська и, привстав на цыпочки, поцеловала его при всем честном народе...

Слово свидетеля. Святилище.

Узнав, что я уйду с дружиной Золотоглазой, отец заплакал. Я растерялась. За эти недели я не раз уже видела его слабым, не раз он падал на колени, пытаясь умолить меня отказаться от моих намерений, но сейчас он молчал, и безмолвные эти слезы были страшны. А мать закричала пронзительно, как по покойнику:

- Приданое!.. Ждали-ждали, не нарадовались...! Одним на старости лет...? Не пущу-у!!.

Этот крик вернул мне пошатнувшуюся было решимость, и, вклинившись между воплями, я повторила свое:

- Ухожу.

Мать закричала еще надрывней, и тогда отец, вскочив, вдруг ударил кулаком по лаве:

- Молчи, Куна!

Мать умолкла и расплакалась наконец.

- Ясонька моя, - всхлипывала она. - Зажила бы по-людски, в довольстве... Жениха мы тебе подыскали, уж такой славный...

- Молчи, - оборвал ее вновь отец. И добавил, не глядя на меня: - Думай, Наири. Решай. Твое право. Только помни, ты одна у нас...

Этим разговором все не кончилось, хватило слез, проклятий и уговоров, и другим дружинникам было не легче, а порой и тяжелее. Белобрысый Тума, с которым я сдружилась за время болезни Керин, жаловался мне:

- Ну ладно, сирота я, подвалило человеку такое счастье, так что б ты думала? Мастер Брезан не пускает. Все, мол, воевать пойдут, а кому оружье ковать? А я же вижу, он и сам бы ушел. Ну да я его уломаю...

Керин жила по-прежнему в нашем доме, но почти не появлялась. Может, сильно уставала, а может, не хотела встречаться с моими родными. Мать как-то бросилась ей в ноги, умоляла не отнимать единственную дочку. Случайно оказавшись при этом, я едва не сгорела от стыда, а Керин растерялась, побледнела - многие валились перед ней оземь, кто из преклонения, кто в ожидании чуда, а она все не могла к этому привыкнуть. Отстранив неловко мать, она убежала наверх, в свою горницу. Поднявшись следом, я увидела, что она лежит ничком на широкой, покрытой сунским ковром лаве.

- Керин! - вскрикнула я, испугавшись. Она вздрогнула, приподнялась на локтях, обратив ко мне бледное горестное лицо:

- Наири... Объясни мне, зачем это? Почему это так?

- О чем ты? - тихо спросила я, хотя и так понимала - о чем.

- На колени... Славят... Взвышают... Будто богам, будто... - она задохнулась, не договорив, упала ничком в ковер. Неловко я погладила ее по голове - только с ней я и училась нежности...

- Не надо, - пробормотала я. Керин лежала недвижно, потом вдруг села, глаза ее вспыхнули, словно поймав солнечный луч из оконца.

- Я собираю войско, - громко и ясно произнесла она. - А куда я поведу его? Куда? Мне доверились... А я не вижу пути. Знаю только, что будет страшное...

Оборвав себя, она обернулась ко мне и проговорила печально:

- Наири... Может, и вправду лучше тебе остаться? Здесь покойно... А я ни счастья, ни покоя дать тебе не смогу.

Мне показалось, что холод сжал сердце, хотя в горнице было натоплено.

- Ты... гонишь меня? - спросила я первое, что пришло в голову. Глаза Керин широко раскрылись, но она молчала.

- Что ж, - продолжала я, все сильнее ощущая ледяную боль в сердце, - гони. Ты имеешь право на все, ведь ты спасла мне жизнь. Только лучше бы тогда меня убил дракон.

- Наири... - прошептала Керин и вдруг закрыла лицо руками, глухо проговорила:

- Я же не хотела... обидеть...

Что-то оборвалось во мне. Невольно я обняла ее за плечи, ощутила, как они худы и тонки под грубой курткой, и с отчаяньем сказала:

- Керин, прости меня! Прости, сестра...

Это вырвалось само. Керин резко подняла голову:

- Как? Как ты назвала меня?..

- Сестра, - растерянно повторила я.

Губы Керин задрожали, лицо искривилось, как перед плачем. Но она не заплакала. Только сказала:

- Я думала, у меня никого нет. А у меня сестра...

- Ты смеешься, да? - горько спросила я.

- Глупая... Я так рада, что ты со мной.

- А сама прогоняешь, - мне было хорошо от ее слов. Керин покачала головой и сказала почти по-детски:

- Я не буду больше...

Мы долго сидели молча, и я чувствовала, как ее теплое плечо касается моего.

- Наири, - сказала она вдруг спокойно и твердо, как говорила при старшинах, - пойдешь ты со мной в Казанное Святилище?

Так это было внезапно, что я растерялась:

- Да... Но только зачем? Девушек туда не пускают...

- Пустят.

И, помолчав, добавила:

- Я хочу говорить с волхвами.

Мне было жутко. Нечасто приходили сюда даже воины-мужчины, а уж женщины... Но Керин бесстрашно шла вперед, и мне нельзя было отступать.

Метелки травы били ее по коленям, по подолу длинной холщовой рубахи; оттягивал пояс меч. Но она все равно будто летела, едва приминая траву босыми ногами. Последний луч солнца сверкнул на медном головном обруче, и Керин вступила в пахучую сырую темь, словно погасла.

Как я испугалась за нее! Будто предвидела сердцем нашу дорогу и страшный ее исход. Мы шли. Старые ели шуршали над нами, протягивая лапы, точно костлявые высохшие руки. Бороды мха свисали с них, и серая разорванная паутина качалась на ветках. Густая слежавшаяся иглица устилала землю, изредка сверху тяжело и бесшумно падали капли. Лес был тихий-тихий, будто спящий, и день с его звонким ветром остался сзади, словно боясь потревожить синий мохнатый сумрак, поселившийся тут.

Тропинка вела нас вниз, петляя между стволов, а потом исчезла, растворилась в поросли густых папоротников, и мы увидели три костра негасимый огонь Перунова Яра. Темный, обомшелый, почти врос в землю грозный бог пожаров и сеч. Оплели подножие дикие травы, растрескался, покрылся морщинами каменный лик. Но все так же яро и давяще взирали пустые глазницы, и губы были черны от жертвенной крови - или это сыграли шутку блики огня?

Мне стало зябко. Неужто Керин пришла просить помощи у древнего бога, неужто склонится перед ним, как склоняются издавна воины, положив на стесанный камень меч? В глубокой вмятине жертвенного камня дождевой водой стыла кровь. И к ней прикоснется светлый клинок?