Леонид Андреев - Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910

Ольга Николаевна.Я с удовольствием поцелую вас, Онуфрий Николаевич. (Целует его.)

Глуховцев.Ты на луну лучше посмотри.

Онуфрий.Которая? Вот эта? Какая зеленая. Господа, луна взошла, и притом, заметно, в нетрезвом виде.

Блохин (поет).

(Забирается куда-то в непролазную глушь и обрывает.) Кто знает из вас этот романс?

Мишка.Сережа, не форси и не злоупотребляй. Сорвешь голос — как же Вагнера петь будешь?

Зинаида Васильевна.А вы были на «Зигфриде», Михаил Иванович?

Мишка.Присутствовал.

Собираются к краю обрыва в лунный свет. Несколько затихают, очарованные.

Блохин.Мне кажется, что я рас…растворяюсь в лунном свете, что я таю, что меня уж нет. Господа, скажите мне под честным словом: существует Блохин или нет?

Мишка.Какое торжество! Возрадовались небо и земля. Что сегодня праздник, что ли?

Архангельский.Завтра воскресенье. Слыхал, ко всенощной звонили?

Онуфрий.Врешь, отец-дьякон. Сегодня воскресенье. Почему воскресенье должно быть завтра, если оно сегодня? Миша, скажи отцу-дьякону, что ихний календарь — мещанство.

Анна Ивановна.Тишина какая. Вы здесь, Андрей Васильевич?

Физик.По-видимому, здесь.

Анна Ивановна.Подойдите сюда, отсюда виднее.

Глуховцев (тихо). Оль-Оль, ты любишь меня?

Ольга Николаевна.Люблю. А ты?

Глуховцев.Люблю.

Онуфрий.Вот я в тихом семействе. Тихий месяц, тихи звезды, тиха вся земля.

Блохин.Смотри, выгонят.

Онуфрий (грустно). Не смейтесь, дети мои, над несчастным Онуфрием. Ему грустно. Люди гонят его, как пророка, и даже побивают камнями; но он верит: есть в мире тишина. Иначе как бы могли судить у мирового за нарушение тишины и порядка!

Мишка.Торжество! Но, однако же, пойдем допивать пиво, Онуфрий.

Онуфрий.Пиво? С удовольствием, Миша. Но мне кажется, что я уже выпил все пиво.

Мишка.Я спрятал две бутылки. Пойдем! От этого торжества меня под сердцем сосать начинает.

Онуфрий.Под сердцем? Ах, Миша, Миша! Коротка наша жизнь. Извини меня, Миша, но, кажется, я наступил тебе на мозоль.

Блохин.Ты опять, Онуфрий, извиняться начинаешь. Ночевать тебе в участке.

Зинаида Васильевна.Вам грустно, Михаил Иванович?

Мишка.Да, взгрустнулось. Пива мало взяли.

Зинаида Васильевна.Пиво?.. В такую ночь?..

Анна Ивановна.Холодно! Холодно становится. У кого моя кофточка, господа? Да и собираться надо, — пока дойдем.

Уходят на полянку. У обрыва остаются только Глуховцев и Ольга Николаевна. Стоят, крепко обнявшись.

Ольга Николаевна (тихо). Увидят, Коля.

Глуховцев.Пусть.

На полянке громкий разговор.

Мишка.Домой? Домо-о-ой? Кто говорит: домой? Это вы, Анна Ивановна?

Онуфрий.Ложное представление о несуществующих предметах. Дома никакого нет. Дом — это пятиэтажный предрассудок.

Блохин.К…конечно, к…какой там дом. Мы еще костер будем разводить.

Мишка.Верно, брат Сережа. Костер.

Физик.А я желаю наблюдать восход солнца.

Онуфрий.Я буду прыгать через костер, как летучая рыба. Физик, скажи-ка: бублик.

Анна Ивановна.Не надо, не говорите, Андрей Васильевич!

Физик.Нет, скажу. (Подумавши.) Булбик.

Онуфрий.Верно, Физик. Значит, и ты можешь прыгать через костер. Все будем прыгать.

Архангельский.Костер нельзя, братцы!

Мишка.Можно! Можно, отец-дьякон! Что ты, Блоху нашу заморозить хочешь? Видишь, она в одной рубашке.

Зинаида Васильевна.Костер, костер! Кто идет со мной сучья собирать?

Архангельский.Ну и влетит же вам.

Онуфрий.Если ты будешь ерепениться, отец-дьякон, то мы тебя на костре зажарим. И у нас будет постная закуска.

Мишка.Чего там. Айда за сучьями. (Запевает.)

Студенты (поют, удаляясь).

Занавес

Тверской бульвар. Время к вечеру. Играет военный оркестр. В стороне от главной аллеи, на которой тесной толпою движутся гуляющие, на одной из боковых дорожек сидят на скамейке Ольга Николаевна, Глуховцев, Мишка, Онуфрий и Блохин. Изредка по одному, по двое проходят гуляющие. В стороне прохаживается постовой городовой в сером кителе. Звуки оркестра, играющего вальс «Клико», «Тореадора и Андалузку», вальс «Ожидание» и др., доносятся откуда-то слева.

Мишка.Так-то, Онуша.

Онуфрий.Так-то, Миша.

Мишка.Я не могу с Блохиным сидеть: на меня все смотрят. Что это, говорят, у Михаила Ивановича такое неприличное знакомство?

Онуфрий.Ты что же это, Сережа, в мундире? На бал куда-нибудь собрался?

Блохин (одетый в парадный, сильно потрепанный мундир). Пошли к черту! Сегодня три рубля на толкучке дал.

Онуфрий.Ну? Недорого.

Блохин.Н…насилу уступил. Просил пять. Г…говорит, что шитья одного на пятнадцать рублей.

Мишка.Покажи-ка!

Он и Онуфрий с интересом рассматривают мундир, пробуют пальцами материю.

Ничего, здорово только молью поедено.

Онуфрий.И великоват немножко. Ну, да ты, Сережа, подрастешь.

Молчание.

Блохин.Ты что это, Коля, так загрустил?

Глуховцев.Так, ничего.

Мишка.А ты у кого, Онуша, живешь?

Онуфрий.У Архангельского, у отца-дьякона, свой шатер раскинул. А что, братцы, не найдется ли у вас этакого завалящего урочка?

Блохин.Держи карман шире! Сами взяли бы, кабы было что.

Мишка.А животы подводит, Онуша?

Онуфрий.Подводит, Миша. Я бы, собственно, за стол и квартиру.

Блохин.А я рас…расстоянием не стесняюсь.

Мишка.Не скули, Блоха. (Тихонько запевает.)

Студенты (тихонько подпевают).

Бульварный сторож.Тут петь нельзя, господа.

Онуфрий (с удивлением). А разве кто-нибудь пел? У вас, дорогой мой, начинаются галлюцинации слуха. Как ты думаешь, Миша, это очень опасно?