Иван Тургенев - Том 2. Сцены и комедии 1843-1852

Ефрем. Эх, Александрыч, какой ты, право, нерассудительный!.. Ты сообрази: ведь он всё-таки есть барин.

Селивёрст. Ну, да уж ты мне, пожалуйста, там не расписывай… (Михрюткин опять ворочается и приподнимается слегка. Селивёрст проворно прячет голову в угол и закрывает глаза. Ефрем проводит кнутом над лошадьми и кричит: «А ва, ва, хвы, хвы, хва…»)

Михрюткин (открывает глаза, щурится и потягивается). А я, кажется, тово, соснул.

Ефрем. Изволили почивать, точно.

Михрюткин. Далеко мы отъехали? (Селивёрст приподнимается.)

Ефрем. До повертка еще версты три будет.

Михрюткин (помолчав). Какой мне, однако, неприятный сон приснился! Не помню хорошенько, что такое было, а только очень что-то неприятное. (Помолчав.) Насчет именья… опеки. Будто вдруг меня под суд во Францию повезли… Очень неприятно… очень.

Селивёрст. Известно… сонное мечтанье.

Михрюткин. Меня это беспокоит. (Кашляет.)

Ефрем. Помилуйте, Аркадий Артемьич, зачем вы изволите беспокоиться? С кем этого не бывает? Вот я на днях имел сон, вот уж точно удивительный сон, просто непонятный. Вижу я… (Наклоняет голову и у самого своего желудка нюхает из тавлинки табак, чтобы не засорить глаза барину.) Вижу я… (Кряхтит и шепчет вполголоса.) Эк пробрал, разбойник!.. (Громко.) Вижу я себя эдак словно в поле, ночью, на дороге. Вот иду я дорогой, да и думаю: куда ж это я иду? А места кругом как будто незнакомые — холмы какие-то, буераки — пустые места. Вот иду я и, знаете ли, эдак всё смотрю — куда ж эта дорога ведет; не знаю, мол, куда это она ведет. И вдруг мне навстречу будто теленок бежит — да так шибко бежит и головой трясет. — Ну, хорошо. Бежит, сударь, теленок, а я будто думаю: э! да это никак отца Пафнутья теленок сорвался, дай поймаю его. Да как ударюсь бежать за ним… А ночь, изволю вам доложить, темная-претемная — просто зги не видать. Вот, — бегу я за ним, — за этим теленком-та — не поймаю его, — ну что хошь, — не поймаю! Ах, братец ты мой, думаю я, эдак будто сам про себя: да ведь это, должно быть, не теленок, а что-нибудь этакое недоброе. Дай, думаю я, вернусь — пусть бежит себе, куда знает. Ну, хорошо. Вот иду я опять прежней дорогой — а близ дороги этак будто древо стоит, — иду я, — а он вдруг как наскочит сзади на меня, — да как толкнет меня рогами в бедро… Смерть моя пришла. Оробел я — во сне-то, знаете ли — просто так оробел, что и сказать невозможно, даже лытки трясутся. Однако, думаю я, что ж это он будет меня в бедро толкать — да, знаете ли, этак взял да оглянулся… А уж за мной не теленок, а будто жена стоит, как есть простоволосая, и смотрит на меня злобственно. Я к ней — а она как примется ругать меня… Ты, мол, пьяница, куда ходил? Я, говорю, я не пьяница, говорю, где ты этаких пьяниц видала, говорю, — а ты сама мне лучше скажи, каким ты манером сюда попала? Я, мол, барину пожалюсь, — бесстыдница ты эдакая… И Раисе Карпиевне тоже пожалюсь. — А она будто вдруг как захохочит, как захохочит… у меня так по животику мурашки и поползли. Гляжу я на нее, а у ней глаза так и светятся, зеленые такие, как у кошки. Не смейся этак, жена, говорю я ей, — этак смеяться грех. Не смейся, — уважь меня. — Какая, говорит, я тебе жена — я русалка. Вот постой, я тебя съем. Да как разинет рот, — а у ней во рту зубов-то, зубов — как у щуки… Тут уж я просто не выдержал, закричал, благим матом закричал… Куприяныч-то, старик, со мной в одном угле спал — так тот, как сумасшедший, с полатей долой кубарем — подбегает ко мне, крестит меня, что с тобой, Ефремушка, говорит, что с тобой, дай потру живот — а я сижу на постельке да этак весь трясусь, гляжу на него, просто ничего не понимаю, даже рубашка на теле трясется. Так вот какие бывают удивительные сны!

Михрюткин. Да; странный сон. Что ж, ты жене рассказал его?

Ефрем. Как же.

Михрюткин. Ну, что ж она?

Ефрем. Она говорит, что теленка во сне видеть, значит к прыщам, а русалку видеть — к побоям.

Михрюткин. А! я этого не знал.

Ефрем. А, говорит, закричал ты оттого, что домовой на тебе ездил.

Михрюткин. Вот вздор какой! будто есть домовые?

Ефрем. А то как же-с? Помилуйте. Намеднись ключница зачем-то, под вечер, в баню пошла, не мыться пошла — баню-то в тот день и не топили, да и с какой стати старухе мыться, а так — нужда какая-то приспичила. Что ж вы думаете? входит она в предбанник, а в предбаннике-то темно, протягивает руку и вдруг чувствует — кто-то стоит. Она щупает: овчина, да такая густая, прегустая.

Михрюткин. Это, верно, тулуп какой висел — она его и тронула.

Ефрем. Тулуп? Да в предбаннике отроду никакого тулупа не висело.

Михрюткин. Ну, так мужик какой-нибудь зашел.

Ефрем. Мужик? А зачем мужик станет тулуп шерстью кверху надевать. Мужик этого не сделает.

Михрюткин. Ну и что ж случилось?

Ефрем. А вот что случилось. Говорит она, старуха-то: с нами крестная сила! Кто это? Ей не отвечают. Она опять: да кто ж это такое? А тот-то как забормочет вдруг по-медвежьи… Она так и прыснула вон. Насилу отдохнула, старая.

Михрюткин. Так кто ж это, по-твоему, был?

Ефрем. Известно кто: домовой. Он воду любит.

Михрюткин (помолчав). Ну, глуп же ты, Ефрем, признаюсь. (Обращаясь к Селивёрсту.) И ты тоже в домовых веришь?

Селивёрст (с неудовольствием). Охота вам, барин, об эфтих предметах разговаривать.

Ефрем. Да помилуйте, Аркадий Артемьич, это малые детки знают. А на лошадях по ночам кто ездит? Да у нас не одни домовые — у нас и марухи водятся.

Селивёрст. Да перестань, Ефрем!

Ефрем. А что?

Селивёрст. Да так. Нехорошо. Вот нашел предмет к разговору.

Михрюткин. Марухи? Это что еще такое?

Ефрем. А вы не знаете? Старые такие, маленькие бабы, по ночам на печах сидят, пряжу прядут, и всё эдак подпрыгивают да шепчут. Намеднись в Марчукова Федора одна этакая маруха кирпичом пустила — он было к ней на печку полез…

Михрюткин. Он, дурак, во сне это видел.

Ефрем. Нет, — не во сне.

Михрюткин. А коли не во сне, зачем он к ней полез?

Ефрем. Видно, поближе рассмотреть захотелось.

Михрюткин. То-то же, поближе! (Помолчав.) Какой, однако, это вздор, ха-ха! (Опять помолчав.) И к чему ты об этом заговорил — я удивляюсь. Только уныние наводить.

Селивёрст. И точно уныние.

Михрюткин. Конечно, я этим пустякам не верю. Конечно. Одни только необразованные люди могут этому верить.

Ефрем. Ваша правда, Аркадий Артемьич.