Иван Тургенев - Том 2. Сцены и комедии 1843-1852

Михрюткин. Ведь эти марухи, например, и прочее, ведь ты сам посуди, это разве тело? Как ты полагаешь?

Ефрем. А не умею вам сказать, Аркадий Артемьич… кто их знает, что они такое.

Михрюткин. А коли не тело, разве они могут жить, существовать то есть? Ты меня пойми: то бывает тело — а то дух.

Ефрем. Та-ак-с.

Михрюткин. Ну, — и следовательно, это всё вздор, одна мечта: просто сказать — предрассудок.

Ефрем. Тэ-эк-с.

Михрюткин. А всё-таки об этом говорить не следует. К чему? Вопрос.

Ефрем. К слову пришлось, а впрочем, бог с ними совсем… (Коренная спотыкается.) Ну ты, дьявол, — съели тебя мухи-то!

Селивёрст. Вот, дурак, как несообразно говорит! (Плюет.) Пфу! Чтоб им пусто было! Экой ты, Ефрем, легкомысленный человек, — а еще кучер!

Ефрем. Ну, да ведь уж вы, Селивёрст Александрыч…

Михрюткин. Ну, ну, ну!.. Это что еще? Этого еще недоставало, чтобы вы в моем присутствии поссорились…

Ефрем. Помилуйте, Аркадий Артемьич…

Михрюткин. Покорнейше прошу вас обоих молчать. (Небольшое молчание.) А тебя, Селивёрст, прошу не спать. Во-первых, оно неучтиво, а во-вторых — беспорядок. Что за спанье днем? На то есть ночь. Терпеть я не могу этих беспорядков!

Селивёрст. Слушаю-с.

Михрюткин (помолчав, Ефрему). Ах, да! скажи-ка твоей жене — кстати, об ней речь зашла, — чтобы она не забыла окурить коров… Мне в городе сказывали — в Жерловой падеж.

Ефрем. Слушаю-с.

Михрюткин (помолчав). А что она… твоя жена… доволен ты ей?

Ефрем. В каком то есть, например, смысле вы изволите говорить?

Михрюткин. Известно, в каком. Так, вообще. Я, с своей стороны, ею доволен. Она скотница хорошая.

Ефрем. Знает свое дело. (Медленно.) Известная вещь: без жены человеку быть несвойственно. Жена на то и дана человеку, чтобы служить ему, так сказать, в знак удовлетворенья. Ну, а впрочем, и в этим случае осторожность не помеха. Недаром в пословице говорится: не верь коню в поле — а жене в доме. Баба, известно — человек лукавый, слабый человек; баба — плут. А муж не зевай. Женино дело — мужу угождать и детей соблюдать, а мужнино дело — жену в повиновеньи содержать: и в ласке-то будь он к ней строг. Вот этак всё хорошо и пойдет. (Стегает лошадей.) Иные мужья, в простонародье, этак, я знаю, говорят про своих жен: аль погибели на тебя нет! Я их осуждаю…

Михрюткин (торопливо). Как, как они говорят?

Ефрем. Погибели на тебя нет…

Михрюткин (задумчиво). Гм… вот как…

Ефрем. Я их осуждаю… Почему? Потому я их осуждаю…

Михрюткин (с жаром). А я их не осуждаю… я их не осуждаю… (Помолчав.) Однако перестань, наконец, молоть вздор. Право, с тобой бог знает до чего… право. (Помолчав и указывая рукой вперед.) Что, ведь это, кажется, поворот в Голоплёки?

Ефрем. Это-с.

Михрюткин. Ну и слава богу! (Сбрасывает с себя шинель и отряхивается.) Живей, Ефремушка, живей! (Наклоняется вперед.) Вот он, поверток-то! вот он! (Тарантас сворачивает с большой дороги.) Что, теперь версты три осталось — не больше?

Ефрем. Будет ли еще. Вот только сто́ит спуститься в верх, а там взобрался на взлобочек, да и пошел взлызом — катай-валяй!

Михрюткин (словно про себя). А что ни говорите, приятно возвращаться на родину. Душа веселится, сердце радуется. Даже лошади с бо́льшим удовольствием везут. Вишь, вишь, ветерок — прямо в лицо мне дует, канашка! (К Селивёрсту.) Что, ведь это, кажется, Грачевская роща на горе?

Селивёрст. Точно так — Грачевская.

Михрюткин. Славный лесок! Видный лесок! Приятный лесок! (Продолжая глядеть кругом.) Вишь, какая гречиха! и овсы вот хороши. Так и играют на солнце, бестьи! Вот иржы тоже хороши. Чьи эти овсы?

Селивёрст. Бескучинских однодворцев.

Михрюткин. Вишь, однодворцы! — Что, у них хозяйство каково?

Селивёрст. Хозяйство у них не то чтобы того… а впрочем — ничего. Живут, чего им еще?

Михрюткин. Хорошие овсы. (Помолчав.) И у нас овсы не дурны… Но к чему мне они теперь? К чему всё это? Ведь я пропал, совершенно пропал… Пропала моя головушка… Отнимут у меня и это последнее удовольствие…

Селивёрст. Не извольте отчаиваться, Аркадий Артемьич.

Михрюткин. И Раиса Карповна — задаст она мне встрепку теперь! А я еще, глупый человек, радуюсь, что на родину возвращаюсь! Ах, я несчастнейшее, несчастнейшее существо! (Умолкает и спустя несколько времени подымает голову.) Вот уж Ахлопково стало видно… Хорошее сельцо. Вон поповский орешник. В этом орешнике, должно быть, зайцы есть. Эх, ребята, послушайте-ка… Что унывать? Ну-ка: «В темном лесе». (Запевает.)

Ефреми Селивёрст (дружно подхватывают).

Михрюткин. Ты высоко забираешь, Ефрем, ты не дьячок, что ты голосом виляешь-то?

Ефрем (откашливаясь). А вот сейчас лучше пойдет.

Михрюткин (тоненьким голоском).

Ефреми Селивёрст.

Михрюткин (кашляя).

Ефрем. Эх, вы, миленькие!

Селивёрст. Распашу я… (Кашель заставляет Михрюткина умолкнуть. Селивёрст запинается. Слышен один высочайший фальцет Ефрема, который поет:)

(Тарантас въезжает в березовую рощу.)

1. Лядащий — никуда негодный, дрянной.

2. Божевольный — шаловливый, пугливый.

3. Вохляк — неловкий, мешок.

4. Очунеть — прийти в себя.

5. Спапашиться — справиться, изловчиться.

6. Лытки — мышцы под коленками.

7. Верх — овраг.

8. Взлобок, взлобочек — выдающийся мыс между двумя оврагами.

9. Взлыз — покатое место, pente douce.

10. Иржы — множественное число слова: рожь.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Надежда Павловна Елецкая, вдова, 30 лет.

Мария Петровна Елецкая, ее племянница, 18 лет.

Алексей Николаевич Вельский, 28 лет.

Сергей Платонович Аваков, 45 лет.

Слуга, итальянец.

M-r Popelin, французский художник.

Певец-импровизатор.

Действие происходит в Сорренте, в гостинице, на берегу моря. *