Михаил Салтыков-Щедрин - Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849

— Да что ж мне делать, коли я так несчастно устроен?

— Уж я не знаю, устроены ли вы от природы несчастно, обстоятельства ли вас сделали таким, или вы сами себя изуродовали, только я вижу, что вы до сих пор ничего не сделали, хотя за многое принимались.

Молчание.

— А я так думаю, — продолжал я, — что все ваше несчастие происходит оттого, что вы никогда не дадите себе труда обдумать ваше положение… Вы человек небогатый, а ведете себя, как будто бы у вас бог знает какие доходы… Есть же наконец предел этой праздности! ведь вы не ребенок, чтобы вас водить на помочах; пора вам понять свои обязанности к самому себе и перестать вечно полагаться на других.

Он вспыхнул.

— Что вы разумеете, — сказал он дрожащим голосом, — под словами «полагаться на других»?

— Вы напрасно сердитесь, — отвечал я, теряя всякое терпенье, — я говорю вам правду.

— Зачем же вы давно не сказали мне эту правду? я бы не заставил вас повторять ее…

И он вышел от меня, хлопнув дверью. Я думал, что он выедет, и уж начинал было раскаиваться в своих неосторожных словах, но, к великому удивлению, утром на другой день он пришел опять ко мне весь в слезах, начал просить меня забыть прошедшее, обвиняя во всем самого себя, обещал разорвать все сношения с Ольгой и приняться за дело.

Вы меня извините, господа, что я, может быть, утомляю вас всеми этими подробностями, но тут они только и важны. Происшествия этой любви так просты и так бедны сами по себе, что вы, я думаю, давно уж угадали, чем кончится вся эта история. Поэтому первое место в рассказе моем занимают не факты, а, так сказать, внутренний процесс фактов, и именно — каким образом человек довел себя до того, что сам над собою сознательно и даже как будто умышленно издевался.

Я вам говорил, что он решился расстаться с Ольгой и приняться за дело. Он обещал мне это так искренно и притом с такою твердой решимостью, что я не мог не поверить ему. И действительно, он достал себе работу в какой-то журнал, обложил себя книгами и занялся компилированием какой-то статьи.

Иногда он прочитывал мне свою работу. Вы по опыту, может быть, знаете, какая это скука быть официальным слушателем какого-нибудь сочинителя, но я, признаюсь вам, выслушивал его с участием, во-первых, потому, что мне интересно было следить за ним в этом новом направлении его деятельности, а во-вторых, действительно, все, за что бы он ни взялся, необходимо принимало какую-то особую жизненную печать, облекалось в необыкновенно ясные и образные формы.

Вообще он сделался и весел и деятелен, иногда только вспоминал об Ольге, но без горечи, да и то потому только, что натура того требовала.

— Ведь вот, право, — говорил он мне иногда шутя, — как ни запирайся внутри себя, а от себя, видно, никак уйти нельзя…

— А что? — спрашивал я.

— Да вот не знаю, как бы натуру-то свою…

— Ну, уж ты сам озаботься об этом… и я тоже не знаю…

Раз как-то возвращаюсь уж довольно поздно от должности, смотрю: Иван, наш фактотум * , отворяя мне дверь, делает многозначительный жест, указывая на комнату Александра.

Действительно, он был не один; против него сидела какая-то краснощекая и полная девица, которая при моем появлении отвернула голову и закрыла себе платком лицо. Это, изволите видеть, ей стыдно было чужого человека!

— А, очень рад! — сказал Александр, вставая, — рекомендую тебе; повелительница острова Стультиции!.. *

Я откланялся; но прекрасная царица никак не хотела отнять от лица своего платок, который закрывал его. *

— Достойная супруга великого царя Комуса * , — продолжал Брусин, становясь перед нею на колена, — удостойте вашего лицезрения бедного смертного, который жаждет с таким не терпением, чтоб на него упал хоть один животворный луч ваших божественных глаз!

Но супруга Комуса барахталась, беспрестанно испуская из-под платка легонькие «ги-ги-ги!».

— Ах, отстаньте! — говорила она, закрываясь все пуще и пуще в платок.

— Сделайте одолжение! — приставал Александр.

— Никак нельзя…

— Отчего же нельзя?..

— Да никак не можно.

— Да отчего же не можно?..

— Да мне стыдно, они чужие…

— Скажите пожалуйста, — они чужие!.. И он вырвал у нее платок.

— Ах, какие бесстыдники, ах, какие озорники! — возопила Королева, в свою очередь овладевая платком и снова закрывая им лицо свое.

— Это, изволите видеть, маленький образчик нашего милого кокетства, — сказал Брусин, обращаясь ко мне.

Мы сели обедать. Она долго и за обедом не соглашалась открыть свое лицо, но вдруг, когда мы перестали даже и думать об ней, услышали мы легонькое «ах!». Это, изволите видеть, она решилась показать нам свое личико и внезапно сама испугалась своей смелости.

— Ах! — сказал Брусин, передразнивая ее, — это вам так стыдно?

— Да, конечно, стыдно…

— Кого же вам так стыдно?

— Да вот их…

— Скажите пожалуйста… То есть, что может быть наивнее и прелестнее! — продолжал он, обращаясь ко мне.

— Чем же вы занимались? — спросил я.

— Ах, какие вы насмешники!

— Что ж тут смешного! — сказал Брусин.

— Известно что!

— Так вы смешным занимались? — сказал я, — хорошо!

— Да мы преприятно провели с нею время! — отвечал Брусин, — право! посидим-посидим да помолчим, а потом, помолчавши, займемся этак наглядною и осязательною анатомиею! Ты хочешь учиться анатомии?

— Благодарствую…

— Жаль, а преполезная наука, и как легко и понятно: разом весь курс пройти можно! Спроси ее!

— Вы всё смеетесь надо мной!

— Как это можно!

— Да вы такие озорники!..

— Вы где живете? — спросил я.

— У родителей…

— И часто вы этак прогуливаетесь?

— Как это можно! у меня родители такие строгие: цельный день меня всё бранят.

— Ну, и этак бывает? — спросил Брусин, сделав рукою значительное движение сверху вниз.

— На то они родители, — отвечала она, закрываясь платком. — Да вы всё надо мною смеетесь!

— Как это можно! Он расхохотался.

— Прелесть ты моя! — сказал он, — золото ты мое! ведь выкопал же я тебя себе на отраду!

— А знаешь, что мне вздумалось? — обратился он ко мне, когда мы встали из-за стола, — ты видишь Ольгу?

— Вижу, а что?

— Мне ужасно хочется подойти к окну и показать ей супругу Комуса.

— Зачем это?

— Да пусть хоть немножко побесится.

— Не знаю, как хочешь!

— Право, так!

И мы все трое подошли к окну.

— Здравствуйте, — сказал Александр.

— Здравствуйте, — отвечал знакомый голосок.

— Рекомендую, — продолжал он, указывая на повелительницу острова Стультиции.

— Очень рада; что это — Николай-Иванычева?

— Нет-с, моя…

— А! ваша! дяденька! дяденька! Прохор Макарыч!

Нам послышались приближающиеся тяжелые шаги, и вслед за тем в окне появилась тяжелая и неуклюжая фигура.