Михаил Салтыков-Щедрин - Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849

Через полчаса подошла к нам Ольга.

— Ну, что, вам скучно? — сказала она.

— Нет, мне очень любопытно, — отвечал я, — я никогда еще не бывал на таких вечерах.

— Да это что еще: это только начало; погоди, что потом будет!

— Это только начало? — спросил я, удивленный.

— Да, это всё немцы; они только танцуют; а вот погоди, приедет Надя с своими, да Катя с своими…

— Тогда что ж будет?..

— Тогда будет кутеж… дай мне затянуться…

Она взяла у меня папироску, затянулась, подняла руку вверх и сделала на одной ножке пируэтку, между тем как другая рука готова была сделать известное движение, столь милое всякому записному посетителю шикарных балов…

— Ты сегодня просто восхитительна до невероятности, Оля! — сказал я, невольно залюбовавшись ею.

— Право? да это еще ничего; погоди, вот когда Надя да Катя: вот тогда ты что скажешь!

— Да, право, я не знаю, что ж будет тогда?

— Ну, да уж увидишь; известно, будет кутеж…

И немного погодя прибавила:

— А теперь что! это всё немцы!

— Да разве немцы не кутят?

— Нет; они любят больше танцевать; то есть, вот видишь ли, и они тоже кутят, да все на чужой счет…

— Ну, а Надя и Катя? хорошенькие они?

— Уж, разумеется, хорошенькие, когда у них своя компания есть!

— Ты меня когда-нибудь познакомь с ними, Оля!

— Позвольте вас ангажировать на вальс, — сказал какой-то белокурый сын Эстляндии, достаточно снабженный угрями, приблизившись к Ольге.

— Нет-с, я с немцами не танцую…

— Однако ж вы танцевали кадриль с господином Зималь?

— Он не немец… он полурусский-с.

— Однако ж отчего ж вы не хотите танцевать с немцем’

— Оттого, что между немцами мастеровых много.

Белокурый господин сконфузился; если б Ольга была без «компании», то, конечно, она рисковала бы получить от него всякую горькую неприятность, но она знала натуру белокурых господ и потому, опираясь на «компанию», смело могла натягивать им носы.

— Так ты меня познакомишь с Катей и с Надей? — спросил я снова, когда белокурый господин удалился.

— Да; а ты не танцуешь?

— Нет.

— Жалко; вот кабы ты танцевал, так и сам бы познакомился; ведь у нас не по-вашему.

— А которая лучше: Надя или Катя?

— Надя будет понаряднее.

— Однако ж лучше этих? — спросил я, указывая на проходивших девиц.

— Эти что! это прихвостницы! я так только, из состраданья, позвала их на бал. Да куда ж девался Александр?

— Не знаю, он сейчас был со мною.

— Ну, поди же, ищи его; скажи, что мне теперь некогда, а что уж я его после зато поцелую.

— Зачем же после, лучше теперь!

— Да где его сыщешь?

— Да ты пошли с кем-нибудь.

— Уж не с тобой ли?.. смотри, какой лакомка! Ну, да хорошо, поди скажи ему, что я его вот так, крепко-крепко целую.

Она поцеловала меня и исчезла.

Александр сидел в соседней комнате и вертел от скуки в руках цепочку.

— Пойдем домой, — сказал он, когда я подошел.

— Это зачем?

— Да мне больно видеть.

— Что ж ты нашел тут для себя оскорбительного?

Он смешался.

— Видно, опять у тебя в голове пугалы? Что ж тебе больно видеть?

— Да она все танцует…

— Не сидеть же сложа руки, коли ты не умеешь танцевать.

— Да; да вон видишь… этот мальчишка пакостный… видишь, как он ее крепко обнял?

— Коли здесь обычай такой!

— Да мне это больно…

— Черт знает что такое!

В дверях показалась жирная фигура стыдливого дядюшки.

— А, Прохор Макарыч! кстати, подите-ка сюда! вот мой приятель скучает: развеселите-ка его!

Дядюшка приблизился.

— Кажется, имел честь, — проговорил он, конфузясь.

— Как же, как же… помните у окна? еще такая славная погода была? помните?

— Да-с, хорошая! но у меня в деревне…

И снова сконфузился. Меня всегда особенно удивляло, как такое огромное тело могло так легко конфузиться.

— Что ж у вас в деревне, Прохор Макарыч? — сказал я. — Да вы не конфузьтесь, Прохор Макарыч!

— Погода бывает лучше, — проговорил он.

— А! а у вас много деревень?

— Три-с…

— А много вы получаете доходу?

— Пятнадцать тысяч-с…

— Так этак вы, чай, и шампанское пьете?

— Как же-с; это мне все наплевать…

— Скажите, пожалуйста! да не подать ли уж теперь? Как вы думаете?

— Я с удовольствием-с; мне все это наплевать…

— А между тем вот и он развеселится, да и вы перестанете конфузиться. Так, что ли, Прохор Макарыч?

Подали вина; Прохор Макарыч скоро развеселился, сделался сообщителен и беспрестанно упрашивал Александра пить, по чести уверяя его, что ему наплевать и что мужички его сотни таких бутылок вынесут.

Между тем к нам присоединилось еще несколько молодых людей с заспанными лицами, которые тоже спросили пить. Оля шепнула мне на ухо, чтоб я остерегался, потому что это, дескать, сочинители, которые всё, что ни на есть смешного на свете, сейчас заметят, да после в книжке и опишут.

Я помню, что в простодушии своем я тогда весьма удивлялся, как могут люди с заспанными лицами что-нибудь подметить… Их было всего трое, и все, как кажется, связаны святыми узами убеждений и происшедшей оттого дружбы. Один, однако ж, по-видимому, считался между ними гением, потому что двое других подобострастно глядели ему в глаза и, при всяком остром его слове, считали за нужное тут же залиться самым приятным хохотом. И видно было, что уважение их к гению было нелицемерно и хохот истинен, потому что и на лицах их выражалось при этом совершенное светлое воскресение. Один даже, казалось, так издавна напрактиковался в этой роли поклонника, что никак не мог уж и обойтись без господина и даже побелел весь от рабства. *

— Я художник, — говорил гений сиплым голосом, когда выпито было уж значительное число бутылок, — отчего и ты, и ты, и вы все (он обратился ко всем нам, хотя мы и не имели чести быть с ним знакомыми) видите во мне главу? оттого, что я художник и как художник творю бессознательно… Попробуй ты творить бессознательно — выйдет дрянь, или, лучше сказать… ну, да уж просто дрянь выйдет… а я — художник, пророк, и творю бессознательно… вот что! *

Один из поклонников подлил вина в стакан гения. *

— Вот у меня бывают иногда сны, — продолжал гений, — удивительные сны! Сперва явится женщина с аллигаторской рожей — отвррратительно! потом аллигатор с женским лицом — меррррзость!.. Да ты подожди, это все чистилище, чрез которое, так сказать, проходит откровение… Третий раз уж * явится тебе не аллигатор, а женщина, братец, женщина такая, что магнетизм и электричество так и текут из очей ее светлыми струями, так и слышишь, как она шевелит в тебе то неопределенное чувство, которое подступает все выше и выше и, наконец, давит тебе горло… Так вот какая женщина, братец, ко мне является, а я просто сижу себе да записываю… *

За сим гений понес такую ерунду, что я почел за нужное поскорее удалиться.