Виктор Клюшников - Марево

Въ партерѣ все любовалось красавицей.

— Это возмутительно! Въ три недѣли! проговорилъ Русановъ какимъ-то болѣзненнымъ голосомъ, опуская бинокль.

Инна взглянула на него. Владиміръ Ивановичъ былъ блѣденъ въ первый разъ съ тѣхъ поръ какъ она его знала.

Піеса кончилась при громкихъ рукоплесканіяхъ. Вызывали Шураховскаго.

— Всѣхъ! Всѣхъ! раздавались голоса.

— Что съ вами такое было? спросила Инна, обертываясь къ Русанову.

— Помните, я вамъ разсказывалъ про Ниночку?.. Это она, бѣдная Ниночка, въ золотыхъ браслетахъ, въ кружевахъ…

— А! Ну, подите, выпейте стаканъ лимонаду…. Послѣ! Послѣ!

Опять поднялся занавѣсъ. Пошла русская піеса: Не мѣсто краситъ человѣка. Актеры играли вяло, говорили заученымъ голосомъ съ сильнымъ польскимъ акцентомъ.

— Этого просто слушать нельзя, сказала Инна:- ну не отчаивайтесь же, можетъ-быть это такъ только…

— Что такое? спросилъ Русановъ.

— Да, Ниночка-то ваша…

— Инна Николаевна, мнѣ не слѣдовало объ этомъ и заговаривать…

— Сдѣлайте одолженіе, не стѣсняйтесь; я не изъ московскихъ барышень, хоть можетъ-быть и меньше ихъ знаю. Что онъ перебилъ у васъ любовницу, это вы хотѣли оказать?

— У меня? Какъ у меня?

— Такъ это не ревность? Что жь это?

— Неужели жь вамъ не жалко бѣдной, развращенной дѣвушки?

— Это развѣ развратъ? Вотъ видите, какъ различны бываютъ взгляды! А я ее уважаю, она со крайней мѣрѣ живетъ…

"Я становой приставъ и не могу измѣнить моимъ убѣжденіямъ" трагически произнесъ молодой актеръ.

Графъ приподнялся и шикнулъ, въ партерѣ опять подхватили…

— Насилу-то! сказала Инна и подала руку Русанову. — Пройдемтесь, здѣсь жарко.

Русановъ накинулъ ей бедуинку и повелъ по дорожкѣ, межъ двухъ рядовъ статуй, освѣщенныхъ красноватымъ свѣтомъ плошекъ.

— А все-таки она стояла не такой любви, говорилъ Русановъ. — Онъ ее броситъ!

— Вы вѣрите въ неизмѣнную? насмѣшливо спросила Инна.

— Мнѣ непріятно это слышать отъ васъ; особенно послѣ грустныхъ извѣстій, которыя получены мной изъ Петербурга…

— Что жь такое?

— Тамъ у меня пріятель есть: удивительныя новости сообщаетъ. Что вы скажете, напримѣръ, о семнадцатилѣтней дѣвушкѣ, которая вскакиваетъ на столъ съ бокаломъ въ рукѣ и кричитъ: "крови! крови!"

— Ну, Петербургъ, это извѣстно.

— Только извѣстно?

— Нѣтъ, пожалуй съ одной стороны этому радоваться надо…

— Вотъ какъ! А мнѣ кажется, что это со всѣхъ сторонъ безобразіе. Вонъ мой пріятель, пожалуй, восхищается, что выпущенные изъ крѣпости молодые люди хвастаются тѣмъ, будто они чему-то научились на предки… люди, значитъ, энергіи и дѣла!

— Что жь, и этому можно порадоваться!

— Да помилуйте, что жь тутъ хорошаго! Безсмысленными выходками добиться до безпощадной реакціи. Вонъ и воскресныя школы закрыли, потому что тамъ коммунизмъ проповѣдывался; и читальни закрыли: тамъ то же чортъ знаетъ что творилось… Ну и на здоровье имъ, за что жь народу-то въ чужомъ пиру похмѣлье? Послѣднія средства выйдти изъ невѣжества отнимаются.

Инна сѣла на скамейку, и прислонясь къ рѣшетчатой спинкѣ, смотрѣла на вьющіеся огоньки плошекъ и шкаликовъ.

— Вспомнилось и наше студенчество, продолжалъ Русановъ. Сколько силъ потрачено! сколько времени убито! И для чего? Разграничивали, разграничивали Европу, а потомъ пошли на площадь и тамъ ихъ лавочники похватали! До чего дошло: своими ушами слышалъ въ Англійскомъ клубѣ господина. На что намъ, говоритъ, образованные люди?..

— Ну-съ, перебила Инна, наговорили вы много, къ какому результату вы пришли?

— Какой же тутъ результатъ?

— Очень простой: не остановить вамъ этого движенія никакими сентенціями. Пойдемте лучше русскую комедію дослушивать!

Между тѣмъ Бронскій отправился за кулисы. Тамъ Коля ухаживалъ за молоденькою танцовщицей; она сидѣла у одной изъ плошекъ, освѣщавшихъ боковыя декораціи и протягивала ножку поклоннику искусства. Окружавшіе молодые люди спорили за право надѣть ей башмачекъ.

— Мы живемъ ан-сосіетэ, сообщалъ Колѣ jeune premier:- большая часть выручки идетъ на великое дѣло, остальное мы дѣлимъ поровну…

— Вотъ жизнь! восхищался тотъ:- право еслибы mademioselle поцѣловала меня, я бы пошелъ къ вамъ въ труппу.

— Въ поцѣлуѣ нѣтъ грѣха, сострила Терпсихора, протягивая губки.

Начался дивертисементъ. Одинъ любитель пѣлъ малороссійскую пѣсню, въ которой излагались похожденія, нравы и обычаи различныхъ птицъ, начиная съ синицы и кончая журавлемъ. Это особенно нравилось галеркѣ, которая въ простотѣ сердечной и не понимала политическаго смысла пѣсни. Оттуда слышались восклицанія въ родѣ: "швидче", "сучій сынку!"

— Голова! сообщалъ Кодѣ jeune premier, указывая на любителя:- кандидатомъ курсъ кончилъ въ Кіевѣ, да замотался, запился въ этой затхлой средѣ; теперь къ намъ хочетъ.

— Рѣшительно иду въ труппу! восклицалъ Коля.

— Вы все еще сердитесь на меня? подошелъ къ нему Бронскій.

— Полноте, графъ, отвѣтилъ обрадованный юноша.

— Вспомните, что мы были въ обществѣ обскурантовъ. Зачѣмъ открывать игру? Высшая тактика: "скач и враже, якъ панъ каже"; надо брать людей, какъ они есть, чтобъ они на что-нибудь годились… А васъ я еще тогда замѣтилъ, вы одинъ изъ самыхъ замѣчательныхъ передовыхъ людей.

— Ахъ, графъ! могъ только проговорить юноша, захлебываясь отъ восторга.

Краковякъ прошелъ превосходно къ общему удовольствію публики. Танцовщица не скупилась на позы: видно было многое. Одинъ помѣщикъ выходилъ изъ себя, высовывался изъ дожи, и отбилъ себѣ докрасна ладони. Галерка неистовствовала.

Наконецъ выступилъ московскій купецъ Заевъ, пріѣхавшій на ярмарку съ книгами. Онъ держалъ въ рукѣ томъ Лермонтова, и сталъ читать пѣсню о купцѣ Калашниковѣ.

Прошли три, четыре строфы. Съ галерки, раздалось: "довольно". Купчикъ дрогнулъ, по лицу пробѣжала краска, но онъ все-таки продолжалъ.

Въ креслахъ послышался свистокъ, другой, третій. Заевъ опустилъ книгу и растерялся.

— Го! Га! Втикай! гремѣли свитки въ партерѣ….

— Чуешь? Отзывались на галеркѣ, може такъ и треба? — Галерка подхватила.

Шураховскій съ Колей выскочили на сцену.

— Кланяйтесь и благодарите! крикнулъ первый. Заевъ до того сконфузился, что кланялся волновавшейся и хохотавшей публикѣ, и улыбался блѣдный, какъ мертвецъ.

— Надѣньте шапку, кричалъ Коля, нахлобучивая ему капелюхи.

— Занавѣсъ! Занавѣсъ! Кричалъ графъ изъ креселъ, покрывая шумъ своимъ голосомъ.

У выхода поднялась давка. Зрители расходились и разъѣзжались въ темнотѣ. Графъ и Русановъ усаживали въ карету Горобцевъ.

— Вы завтра у насъ, графъ? спрашивала Юленька, выставляя назадъ ручку.

— Непремѣнно, сказалъ Бронскій, украдкой прижимая ее къ губамъ.