Виктор Клюшников - Марево

Инна отошла и сѣла къ окну.

— Когда ты будешь сколько-нибудь похожа на людей? продолжала Анна Михайловна патетическимъ тономъ.

Инна молчала.

— Когда ты будешь видѣть что-нибудь у себя подъ носомъ? Когда ты сумѣешъ принять гостя? А? когда?

— Никогда, обрѣзала падчерица.

— Господи, хоть бы васъ-то пожалѣла! Что теперь графъ скажетъ! Возьмешься-ли ты за разумъ?

— За вашъ? Ни за что!

— Инна, вмѣшалась Юленька:- можно ли такъ выходить изъ себя?

— Это фраза!

— Ты хочешь быть выше всѣхъ?

— Опять фраза!

— А глаза-то какіе сдѣлаетъ, горячилась Анна Михайловна:- вся въ отца, какъ есть, вся въ отца!

— Вѣчно всѣмъ недовольна! говорила Юленька:- чего жъ тебѣ хочется?

— Чтобы меня оставили въ покоѣ!

— Безчувственная! безчувственная! стонала Анна Михайловна.

Инна поблѣднѣла, и выпрямилась.

— Анна Михайловна! сказала она:- вы одному человѣку отравили жизнь, удовольствуйтесь! меня вамъ не свалить. И пошла изъ комнаты.

На порогѣ ея кабинета, встрѣтилъ ее Авениръ, забившйся туда отъ сцены.

— Инночка! отъ тебя то ужь я этого не ожидалъ.

— Чего? Что эти бури въ стаканѣ воды меня когда-нибудь взбѣсятъ?

— Не то, Богъ съ ними! Ты и меня забыла съ этимъ проклятымъ графомъ! Ѣсть хочется!

— Пойдемъ, я тебѣ сдѣлаю вареники….

— Душечка, прикажи Горпинѣ!

— Нѣтъ, я сама, сама!

— Инночка, вѣдь…. какже….

— Ну?

— Вѣдь ихъ въ ротъ нельзя будетъ взять!

— Lara, ici! крикнула Инна, схватила шляпу и выбѣжала въ садъ.

На одной изъ лучшихъ улицъ уѣзднаго городка стоялъ домъ дворянскаго предводителя. Выстроилъ онъ его по поводу новой должности и давалъ балъ по случаю своихъ именинъ. Это и было причиной скораго возвращенія Горобцовъ: имъ надо было готовить наряды.

Громадное трехъ-этажное зданіе, въ глубинѣ двора-не-двора, сада-не-сада, глядѣло на улицу сквозь вызолоченную рѣшетку. Широкія плитныя дорожки шли полукругомъ отъ подъѣзда къ двумъ воротамъ. Надъ антре, украшенномъ колоннами и капителями іонійскаго ордена, поднималось нѣчто въ родѣ индійской пагоды съ чернымъ циферблатомъ, а еще выше шпицъ съ гербовымъ флагомъ. Справа, ни къ селу, ни къ городу, прилѣпилась хрустальная оранжерея. Кирпичнаго цвѣта стѣны пестрѣли бѣлыми лѣпными украшеніями. На ступенькахъ крыльца лежали два льва съ черными гривами, а по куртинамъ двора, межь кустовъ сирени, торчали деревянныя статуи тѣлеснаго цвѣта съ зелеными листочками. Вечеромъ, подъѣздъ и дворъ освѣтились плошками, а деревья разноцвѣтными фонариками.

— Magnifique! magnifique! восхищалась губернаторша, выпархивая изъ кареты и щурясь передъ фронтономъ.

— Шестьдесятъ тысячъ серебромъ сталъ, ваше превосходительство, сообщалъ хозяинъ, ведя ее подъ руку на крыльцо. Кареты то и дѣло мелькали свѣтлыми полосами фонарей.

Дамы спѣшили черезъ освѣщенныя, окуренныя залы въ уборную, шумя шелковыми платьями. Небольшая кучка офицеровъ и львовъ губернскаго общества, съѣхавшаяся на праздникъ, держалась въ сторонѣ отъ прочихъ. Военные горделиво натягивали лайковыя перчатки и прищелкивали шпорами. Но когда вошелъ весь въ золотѣ гродненскій гусаръ, и они посторонились.

— Что, видно прогрессъ прогрессомъ, а гусаръ гусаромъ, острился гимназистъ, племянникъ Конона Терентьича, извѣстный въ свѣтѣ, къ крайнему его прискорбію, подъ именемъ нигилиста Коли.

— Ужь вы до чего-нибудь договоритесь, замѣтилъ ему другой острякъ посолиднѣе.

Въ уборкой происходила конференція о томъ, кому открыть балъ.

— Конечно гусару, съ твердымъ убѣжденіемъ высказалась одна дама, отряхая пышное глясе.

— Qu'est ce que c'est qu'un гусаръ? возразила другая:- c'est pour ainsi dire метеоръ, мелькнулъ и нѣтъ его; а графъ здѣшній…

— Конечно, конечно! живо заговорила третья, отвертываясь отъ зеркала:- изъ графа легко сдѣлать гусара, а изъ гусара графа не сдѣлаешь…

— А какой онъ оригиналъ! Вообразите, силою врывается въ дома!

— Э, полноте, отъ кого вы это слышали?

— Мнѣ говорила Дарья Дмитріевна, а ей по секрету сказывала Анна Михайловна…

— Ну, куда жь вы годитеся съ вашею Дарьей Дмитріевной; мнѣ сама Анна Михайловна…

— Уйдемъ, ma chère, ради Бога уйдемъ, говорила одна молоденькая дама другой: — а то пожалуй опоздаемъ…

Мущины тоже находили, что графъ заявилъ себя нѣсколько страннымъ образомъ. Всѣ ожидали, что онъ сформируетъ вокругъ себя партію въ чаявіи будущихъ выборовъ.

— Подобно тому, какъ ни одно порядочное свѣтило не обходится безъ спутниковъ, говорилъ мѣстный философъ:- я не говорю о сволочи въ родѣ Меркурія. И что же? Вдругъ такое равнодушіе! До сихъ поръ ни у кого не былъ.

Вотъ почему, какъ только появился графъ, во всѣхъ кружкахъ поднялись толки о его наружности. Въ его костюмѣ не было ничего лишняго, ни одного брилліанта, ни одной брелоки; только бѣлье необыкновенной бѣлизны и атласистое сукно бросались въ глаза. Вошелъ онъ какъ будто въ свой кабинетъ, отыскалъ глазами хозяйку, и представясь ей довольно холодно, отошедъ къ окну поставить шляпу. Нѣсколько минутъ спустя, хозяинъ, съ подобострастною улыбкой, просилъ его открыть балъ.

Сколько сердецъ забилось въ ту роковую минуту, когда Бронскій пристегнулъ на одну пуговицу свой фракъ, медленно пошедъ къ хору, отыскивая достойную жертву.

Русановъ пріѣхалъ съ дядей. Старика тотчасъ завербовали въ ералашъ, а Русановъ, остановясь у дверей, обвелъ залу взглядомъ, подошелъ къ Юленькѣ и столкнулся съ Бронскимъ.

— Владиславъ! Здравствуйте! вскрикнулъ онъ.

Бронскій поклонился и протянулъ руку.

Русановъ пошелъ дальше.

— Что жь вы хотѣли представить меня Доминову, сказалъ онъ, столкнувшись съ Ишимовымъ: — онъ, говорятъ, здѣсь.

Они пошли въ дальнія комнаты къ зеленому столу, за которымъ предсѣдательствовалъ молодой человѣкъ, очень красивой наружности, съ живыми карими глазками, крошечнымъ крестикомъ въ петличкѣ и бакенбардами en côtelettes.

Ишимовъ почему-то оробѣлъ передъ своимъ пріятелемъ и пробормоталъ что-то о государственной службѣ.

— Не понимаю, локонически отвѣтилъ тотъ.

— Я желалъ бы съ вами служить, вмѣшался Русановъ:- Акиндинъ Павловичъ далъ мнѣ надежду, что вамъ это не будетъ не пріятно…. Кандидатъ Русановъ, поспѣшилъ онъ прибавить, видя, что Ишимовъ вкатилъ его въ не совсѣмъ красивое положеніе.

— Charmé, сказалъ Доминовъ:- Король самъ другъ и не беретъ!.. У меня есть вакансія… Я запишу за вами три взятки… Пріѣзжайте послѣзавтра ко мнѣ; очень радъ!

Русановъ подсѣлъ къ дядѣ и сталъ смотрѣть на игру.

— Голова онъ у меня, хвастался старикъ, — административная! Въ министры мѣтитъ, бестія! Нечего на ноги-то ступать, вѣдь мѣтишь?

Русановъ сталъ бродить по залѣ, прислушиваясь къ толкамъ. Всѣ были въ восторгѣ отъ графа. Губернатору онъ помогъ счесть выигрышъ; въ мужскомъ кружкѣ разсказалъ самый свѣженькій скандальчикъ; ни одной дамы не оставилъ своимъ вниманіемъ. Наконецъ Русановъ ушелъ отъ нестерпимой духоты въ боскетную. Тамъ, въ глубинѣ трельяжа изъ тропическихъ растеній, стояло маленькое голубое пате, слабо освѣщенное малиновымъ фоанрикомъ. Онъ помѣстился на немъ и сталъ отмахиваться платкомъ. Сперва онъ думалъ объ Иннѣ. Потомъ его заинтересовала мысль, что ему какъ будто скучно безъ нея; онъ искалъ, на комъ-бы изъ присутствующихъ остановиться, есть ли тутъ хоть одна сродная ему личность; и все глубже давало себя чувствовать одиночество. Даже Бронскій, старый товарищъ, и тотъ не выказывалъ особенной радости при свиданіи. "Иночка помѣшалась," пролетѣдо въ ушахъ Русанова. Онъ вздрогнулъ и сталъ прислушиваться. Ишимовъ усаживалъ Анну Михайловну такъ близко отъ Русанова, что между ними оставался только трельяжъ.