Кнут Гамсун - Последняя глава

При нем сегодня нет саней, может быть, это для того, чтобы не опустошать совсем сарай от сена, или что он еще такое придумал тут? Он несколько лучше одет и необыкновенно хорошо умыт.

Чтобы не рисковать, как вчера, и не потерпеть неудачи, он ведет себя осторожно, действует так мягко и такими далекими обходами, что в конце концов она, а не он, первая входит в сарайчик и садится. Но он тоже может войти, если будет себя вести хорошим мальчиком. О, да, он обязательно будет хорошим!

Они говорят о газетах, она показывает ему некоторые статьи, советуя их прочесть.

— О, да, это будет занятно, — отвечает он.

В самом деле, он хорошо владеет собой, она дала ему урок, настала уже минута, когда она шепчет, что пора ей домой, а он все еще не обнимает ее. Он, конечно, сам не свой, он слишком много болтает и растабарывает, фанфаронит и отпускает шуточки; вдруг она прерывает все это и произносит прерывисто:

— Мне было жаль вас вчера — когда я ушла от вас. Я теперь сделаю, — о чем вы меня просили.

— Поцелуете?

— Да, вы хотели этого от меня? Мне было жаль вас… Потом все напряжение угасло, она сжалась в комочек и плакала. Она не могла перенести этого, нет, маленькая девочка столько недель мучилась своим тайным несчастием, силы оставили ее, она изливалась в рыданиях, она поднялась на ноги и прислонилась, вся дрожа, к стене сарая.

Он испуган, он не понимает этого, у него нет никакого понятия об истерии, и он спрашивает, что с ней. Он ласково похлопывает ее.

— Ну, ну, что же вы так плачете?

— Вот, стою тут и плачу! — прорыдала она. Это кончилось наполовину смехом, смехом сквозь слезы.

Он опять увлек ее на сено, и они так долго сидели и ворковали, что его неистовство опять проснулось в нем, и она опять ему уступила.

Этакий человек, он сидел и говорил о ней, так и распространялся о ней: «что она за сокровище, ах боже, прямо ни с чем не сравнимое!» Он правду сказать, немного осторожен в таких делах, но нечто подобное ей!

— Не можете вы молчать! — вскричала она, закрыв лицо руками.

Нет, он не замолчал; это неожиданное приключение с городской барышней, с воспитанной тонкой особой привело в совершенный беспорядок его голову, он не мог удержать своего языка и продолжал хвастливо восхвалять ее. Он был тоже очень доволен собой, переполнен гордостью.

— Вы не понимаете, что это может кончиться очень плохо? — спросила она.

Плохо? Да, разумеется, но нет, она не должна об этом думать. Зачем непременно должно выйти плохо?

— Последствия! — сказала она, как бы подавленная страхом, — последствия!

Он полон легкомыслия и не хочет останавливаться на этом как следует:

— Будьте вы милая и добрая и не беспокойтесь! — утешает он. — Уверяю вас, нет никакой причины для этого. Избави боже, чтобы с вами что-нибудь случилось! Тут и мои сильные руки не помогут. Но я одно только вам скажу, мы с вами все равно, что пушинки, которые летают в воздухе и предназначены друг для друга. С этим ничего не поделаешь. Мне моего двора не надо, если с вами из-за меня какой-нибудь вред случится, так, что вы не должны ни о чем грустить и раздумывать, я вас прошу.

Глупости и бессвязная болтовня. Она и сама, пожалуй, не хотела говорить об этом, но считала разумным упомянуть об этом теперь же, установить это, чтобы потом это не явилось неожиданностью. Она опять была очень озабочена. Но его распущенная болтовня заключала в себе все-таки кое-что утешительное, его дружелюбие нужно фрекен, его светлое настроение действует оздоровляюще, плечи у него славные и широкие. Он несомненно мог взять ее на руки, как ребенка, и снести ее к себе на гору. Во всяком случае он был поддержкой.

— Да, хорошо, я буду спокойна, раз вы так говорите! — заявила она. — Если вы готовы помочь мне…

— Я то? Да я все сделаю, что вы хотите, положитесь на это! Ничего с вами худого не случится, на то я тут буду.

— Да, вы должны это сделать, Даниэль, у меня ведь никого нет, кроме вас.

— Слушайте, вот что. Вы всегда должны за мной приходить, а не за кемнибудь там другим, если захотите с горы кататься, или что бы там ни было.

Нет, ничего не выходило, он думал, если так можно сказать, без всяких мыслей. Она прекратила на сегодня этот разговор и стала прощаться. Пока она может дать себе отдохнуть, она сделала много шагов вперед по намеченному пути, теперь она будет спать — есть и спать. Что произошло? Совершенно счастливо удалось полнейшее завоевание. Через неделю или две можно будет вновь забить тревогу!

Она пошла домой с большей легкостью на душе, чем когда шла сюда, освобожденная от гнета, который так долго лежал у нее на груди. Маленькая девочка потерпела жизненное поражение, но она сделала лучшее, что только сумела, размыслила, выработала план, наметила все, вмешалась сама в ход своей судьбы. То, чего она достигнет таким приемом, не будет незаслуженно…

День проходил за днем, ей было хорошо от того спокойствия, которое она сама создала себе, у нее опять улучшился цвет лица, по вечерам, прежде, чем заснуть, она лежала, смотря в темноту, и душа ее пребывала в светлом покое. Даниэль совершенно не замечал обезображенности ее лица, об этой стороне своего положения она могла вовсе не думать, казалось, что каждый раз, что он видел ее, он становился все более пленен и заворожен тем, что оставалось от Жюли д'Эспар. Да в конце концов, она вовсе и не была развалиной, отнюдь нет, ее тело было по-прежнему безупречно, а несчастный этот передний зуб можно будет вставить на штифте, стольким приходится это делать…

В санаторию ждали адвоката Руппрехта. Инспектор и заведующая хотели немного подготовиться к этому, навести чистоту и красоту и внутри, и снаружи, и прежде всего раздобыть продовольствия — чего-нибудь свежего для еды: был опять заговор с Самоубийцей во главе; все начали снова ворчать на консервы.

Заведующая потребовала рыбы, свежих форелей. Инспектор не был рыбаком, он был старый матрос, и при том инспектор — начальствующее лицо; он обратился за этим делом к Даниэлю. Даниэль пробил во льду прорубь и целыми днями стоял теперь и ловил рыбу, и здесь-то застала его фрекен, когда пришла со своими зловещими новостями: увы, беда случилась, она в этом уверена, да, она с первого мгновения была уверена, что это будет. Помнит он? Она тогда же говорила.

Что мог ответить Даниэль? — Гм. Да. Так.

Каждый раз, когда Даниэль вытягивал лесу, с нее стекала вода, превращавшаяся в лед, и за эти дни края проруби обледенели от этой воды, стали скользкими и опасными. Он попросил ее не подходить близко.

— О, боже, что в том! — сказала она. — Лучше всего было бы, чтобы ты взял меня и спустил сразу в прорубь!

Он отложил свои рыболовные снасти, поднялся к ней наверх, поднял ее на руки и посадил в стороне от проруби. В то же время он поцеловал ее так, что она осталась довольна.