Кнут Гамсун - Последняя глава

И здесь фрекен д'Эспар была женщиной, у которой такие мелочи могли вызвать только улыбку: так вот то большое удовольствие, в котором дамы не позволяли ей принимать участие, не потому, что фрекен д'Эспар не умела вышивать, она, правда, иголки в руках держать не умела, этому она, действительно не училась, она училась другому: уменью писать на машинке, французскому, она была умственно развита. Но в этих условиях, в этом набранном с бору да с сосенки обществе, у нее не было применения для ее талантов; здесь женское рукоделие выше ценилось, чем она привыкла, — она была современная женщина.

С отъездом адвоката у фрекен д'Эспар только и осталось, что развлекаться в обществе Даниэля, и в это время оно больше всего интересовало ее. Что же из этого вышло? Куда идти? Ни прямого вопроса, ни ответа, никакого решения. Хотела она выйти замуж за него? Почем она знала? — Конечно, таково было ее намерение, что же другое связывало их? Она не была совершенно равнодушна к нему, со временем она могла и полюбить его, у него были привлекательные черты характера, и он был недурен собою. И, кроме того, разве у нее был какой-нибудь выбор? Для нее хорош был и владелец сэтера!

Фрекен миновала первое озеро, где, как раз работали мужчины из санатории и рабочие из села: они убирали снег и складывали его огромным кольцом вокруг всего озера — устраивали каток. Рабочие были, впрочем, немного невоспитанны; то была большей частью молодежь; они, пока она шла мимо, шушукаясь и, посмеиваясь, продолжали свою работу. Это было не особенно приятно, но когда она пришла к Даниэлю, она была спасена: он все тот же, все тот же защитник. Когда он услыхал про нахальство сельских парней, он моментально хотел бросить рыбную ловлю и побежать к ним.

— Это все канальи, сбежавшиеся в село, — сказал он, — я их хорошенько обругаю. Значит, ты не хочешь, чтобы я поговорил с ними? Ну, хорошо. Я попрошу Гельмера, чтобы он это сделал.

— Гельмер? Кто это?

Гельмер все время его детства был его соседом, милейший парень, лучший друг его. Посмеиваясь, рассказал Даниэль, как тот однажды удержал его от того, чтобы поджечь дом: да, да, это было года два тому назад, когда его так постыдно надули и она вышла замуж за другого, за писаря ленсмана. Тогда у него помутилось в голове, он хотел сделать что-нибудь в отместку, спалить ее. И, если бы тогда не было Гельмера, то бог знает, что случилось бы.

— Неужели ты мог бы сделать это? — спросила фрекен.

— Да, — сказал Даниэль. Может быть, то было больше хвастовство, но он сказал: «да». И спросил: — Вспомни-ка, что она сделала, чего она меня дурачила? Разве у нас не было бы такой судьбы, как у нее? Но теперь мне все равно, — сказал Даниэль, кивнув головою, — мне до нее дела» больше нет.

Об этом был у них целый разговор, он развивал эту тему в наполовину насмешливых, наполовину серьезных выражениях, и фрекен поняла, таким образом, словно в его словах был двойной смысл, что отныне он думал только о ней, и больше ни о ком. Хорошо. Она вдруг, ни с того, ни с сего спросила его, чтобы он сделал, если бы она упала в прорубь. Он сейчас же бросил рыболовную снасть, схватил ее на руки и унес, крепко целуя, от проруби. Да, он действительно был настоящий мужчина, она спокойно отдыхала на его груди, широкой, как дверь.

— Но, Даниэль, — полужалобно, полушутливо сказала она, — если ты немножко любишь меня, ты, пожалуй, посватаешься теперь ко мне?

— Что?..

Когда она заметила его удивление, она быстро переменила тактику, боясь, что все испортила.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась она, — я только так сказала. Господи, боже! неужели ты думал, что это серьезно? Это было так, en Pair. Да ведь ты не понимаешь по-французски. Как это выразить?

— Ну, а если бы я захотел, если бы я посватался, — спросил Даниэль, — что бы ты ответила на это?

— Это… зависит… Не знаю.

— Значит, и так, и этак? Фрекен ответила:

— Я хотела сказать, что нам обоим следует подумать об этом.

Молчание.

— Я никак не думал, чтобы ты желала этого, — кротко сказал Даниэль.™ И сейчас еще этому не верю.

— Почему же нет? Не вычеркнешь того, что было между нами.

Тут только он стал серьезен и спросил:

— Что это значит? Ты значит, хочешь выйти за меня замуж? Но ведь ты же не хочешь этого?

Молчание.

— Ну, вот видишь, — сказал он и, смущенно смеясь, покачал головою. Тогда она призналась: — Да, я хочу выйти за тебя. Знаешь ли, теперь мы ничего другого сделать не можем. Я хочу за тебя. И ты тоже должен чтонибудь сделать, ты должен жениться на мне, ты действительно должен это сделать.

В сущности он, казалось, и не помышлял об этом, не думал об этой возможности, и вот она перед ним. Им снова овладела веселая болтливость, он, как в другие разы, смутился и стал болтать глупости: она опять стала для него самой великолепной, самой недосягаемой дамой. Он никак не ожидал ничего подобного, не мог даже вообразить этого, это было уж слишком…

— Тс, — сказала она. — Я для тебя ничто, я даже не умею коров доить.

— Я буду это делать.

— Но и я могу быть при этом, я буду давать скотине сено.

— Нет, и это я буду делать. Боже тебя сохрани! Разве ты будешь у меня работницей?

— О, тебе опротивеет, наконец, если я буду у тебя для красы.

— Ну, а Марта на что? Зимой я не прикасаюсь ни к какой работе в усадьбе — все это дело Марты. Впрочем, я вот что спрошу у тебя: хорошенько ли подумала ты об этом?

Ты это всерьез?

Она снова объяснила ему, что им делать больше нечего.

Он уткнулся подбородком в грудь, подумал, улыбнулся, и, подавленный, покачал головою. «Да, если это состоится, то хорошенько удивятся они там, в селе», — начал он, — Елена и другие». Больше всего, казалось, занимало его торжество над селом. А теперь, не довольствуясь тем, что он говорил уже об Елене, он снова начал в напыщенных и витиеватых выражениях: он тоже был сын усадьбовладельца, происхождение его такое же хорошее, как и ее — а теперь счастливого ей пути! Разве они не льнули друг другу с младенчества? Он смотрел на это совершенно, как на брак и на законную любовь. Было достаточно поцелуев и всяких нежностей с его стороны, одного не мог он перенести, что она вышла за другого. И, если бы Даниэль поступил тогда посвоему, он спалил бы ее, убил бы ее до смерти. Да. Пепла от нее не осталось бы. Не-ет.

— Тс, — сказала фрекен, умеряя его горячность, — теперь мы должны думать только о самих себе.

— Но разве это не будет новость для всех, такая новость, которая поразит всех, как величайшее чудо? Даниэль засмеялся и потряс в воздухе кулаком.

Фрекен не всегда одинаково хорошо понимала его, он казался ей легкомысленным и ветреным, но в то же время он был смелый человек, с сильной волей и усердно работал, словом, смесь дурного и хорошего, как и все люди. Когда он предложил закончить на сегодня рыбную ловлю, отнести ее на руках домой, на сэтер, и уже заодно оставить ее там, тут же он был ей совсем по сердцу.