Кнут Гамсун - Последняя глава

— Ну, конечно, — сказал Свендсен, — ко мне приходят и спрашивают, не директор ли я. Нет, отвечаю я. Где же директор? спрашивают меня, а я стою, как дурак.

— Да… а, — сказал задумчиво адвокат. — Но чего собственно им нужно от директора?

— Этого я не знаю. Но вот скотник, например, он директор в хлеву, а у почтальона золотой шнур на фуражке.

— Да, в этом отношении вы правы. Но я не знаю… не думаю, чтобы вы могли стать директором, Свендсен. Не думаю, что вы владеете английским языком, объехали вокруг света и после доктора вы почти первое лицо в санатории?

— Я ведь только так спросил это, — кротко сказал Свендсен и собрался уходить.

Он был, как будто слегка оскорблен. Но так как адвокат не хотел обидеть его, то сказал ему в заключение:

— Видите ли, Свендсен, ведь вы — инспектор над всем, и санатории нужен такой именно человек. Если же сделать вас директором, то где мы возьмем хорошего инспектора? Подумали вы об этом?

Таков был адвокат.

Он отлично устроил дело со вдовой консула Рубена. Да, он добился того, что она согласилась на интервью, и ей вернули истраченное ею на миледи. Но само интервью было такое тонкое и прекрасно написанное; не было никакого преувеличения, только два-три намека на воду в Торахусе, на это чудесное средство для исхудания; там не было места никаким учреждениям, только несколько слов, случайно высказанных в беседе с журналистом.

Все было в порядке, фру Рубен была удовлетворена, Бертельсен был удовлетворен, адвокат не понимал, что значит, не удовлетворить кого-нибудь. О, его любезность в качестве хозяина и начальника — это был дар божий. Когда вернулся в санаторию Самоубийца, адвокат и его не побранил за то, что он, исчезнув внезапно, напугал всех пациентов; нет, он дружелюбно встретил его, улыбаясь глазами, и попросил его войти и поскорее спросить себе поесть чего-нибудь. — Как долго вы были в пути? — С утра. — А со станции вы всю дорогу шли пешком? Я сейчас прикажу подать вам поесть чего-нибудь горячего.

Да, Самоубийца опять вынырнул.

Несколько дней его совершенно не было, этого нельзя было отрицать, но в последний день в году он вернулся, чтобы в горах начать завтра Новый Год. Он был молчалив и подавлен, прятался, поворачивался спиной, чтобы не кланяться, словно что-то постыдное тяготело над ним. Давно уже не был он мрачным; он был таким, как в первое время своего пребывания в санатории, когда он изводил себя самоанализом и мечтал о самоубийстве. Словно, желая придать себе приличный вид, прошел он к себе в комнату и побрился; красноватую астру, имевшую такой вид, будто она долго лежала в кармане, он воткнул себе в петлицу, и она продолжала там свою борьбу со смертью.

В таком виде он явился и получил обед. Перед горничной он извинился, потому что пришел не вовремя. Обед его продолжался недолго и кончился бы еще скорее, если бы не доктор, усевшийся как раз против него. Доктор тоже не брюзжал, он, наоборот, старался занимать его. Он рассказывал, что скоро в санатории будет электрическое освещение.

— Вот как! — сказал Самоубийца.

— Море огня, нет, пожар. Можно будет, поднявшись на «Вышку», читать там в этом свете почту.

— Да, — сказал Самоубийца.

— Ах, господин Магнус, вас все-таки это интересует больше, чем вы желаете показать.

— Меня это совсем не интересует.

— Сегодня вечером мы встретим Новый Год «Торахус-Маршем», — продолжал перечислять доктор.

Молчание.

— Знаете ли вы, что к лету мы будем строиться? У нас уже так мало места, что приходится расширить помещение. Нам не только нужно закончить отделкой неготовые еще комнаты, мы должны строить. Мы осенью увидели, что у нас не хватает места.

Молчание.

— Заметили вы, что у нас флаг?

— Да.

— В общем мы скоро сделаемся образцовой санаторией. Мы расширим дорогу к станции и превратим ее в дорогу для автомобилей. Сюда будут приезжать вельможи, господа со своей прислугой и собственными лошадьми, богачи, которые вперед будут заказывать целые амфилады комнат.

— Мне кажется, вы рассчитываете долго жить, — мрачно сказал Самоубийца.

Доктор не ожидал такого резкого выпада, он повторил:

— Долго жить? Ну, конечно, что же другое мне делать? Впрочем, долго ли мы живем, или мало, мы должны делать то, что можем.

— Кто это сказал?

— Я сам себе это говорю. Это так. Когда мы умрем, после нас явятся опять люди.

— Которые тоже должны умереть. Да.

— Верно, которые тоже должны умереть. Ничего не поделаешь.

— Тогда к чему же все это?

— Все вместе — это порядок, жизнь, так уж есть.

— Нет, все вместе — смерть, — сказал Самоубийца. Чтобы не раздражать больного человека, доктор согласился и с этим, но он улыбнулся, пробормотал что-то неопределенное, словно он знал этот вопрос гораздо лучше.

— Где это кончится? — продолжал Самоубийца. — Когда это кончится? Почему не прекращается это вечное уничтожение? Ведь не делается лучше? В чем же смысл? В непрерывающейся дикости?

Он кончил обед и хотел уйти, но доктор удержал его. Следующий диалог мог бы быть короче, если бы доктор побольше молчал.

— Плохо вы съездили? — спросил он.

— Почем вы знаете?

— Я делаю это заключение, как врач.

— Врач! — с гримасой сказал Самоубийца. — В каком состоянии желудки ваших пациентов?

— Вы вернулись гораздо более худым, чем уехали отсюда. Вам следовало бы гораздо больше прожить у нас.

— Много ли у вас выходит слабительной соли?

— Нет, — сказал доктор. — Теперь вы должны «делаться таким же, как мы все, господин Магнус; должны стать здоровым, как мы, веселым, как мы. Совершенно не к чему тосковать. Налейте себе стакан вина и воспряньте духом. В последнее время вы сделались было таким бойким. Для чего собственно вы ездили?

— Я столкнулся с жизнью, — сказал Самоубийца, — с тем, что вы называете жизнью.

— Жизнью, — повторил доктор. — Предоставьте жизнь ее собственному течению. Жизнь богата, великолепна, мы должны радоваться жизни и ловить момент.

— Я уже раньше много раз слышал это. А останавливались ли вы хоть на минутку, задумывались ли? Вы можете видеть ужас и гибель у другого, в его лице, в его глазах, а сами, испытывали ли это в своей груди? Стояли ли среди моря и взывали ли о помощи?

— У меня не было времени для этого, я работаю, стремлюсь…

— Да, мы стремимся, каждый к своему, вы к своему, я тоже, и, господи боже, как мы стремимся. Но все это рано или поздно приводит нас к верной смерти. И только безумец не думает об этом. Он воображает, что стоит выше этого, если забывает.

— А если мы помним, то куда приведет нас?

— К смерти.

— А если забываем?

— К смерти.

— Ну, и что же…

— Выходит, что у кого-нибудь одной глупой радостью больше, но это ни в ком не вызывает зависти.