Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

- К Терентьеву? - переступая порог, удивился я.

Терентьев и был начальником секретарши, руководителем программы. За все время, что толокся в Стакане, я видел его три или четыре раза, и то мельком, на ходу.

- К Терентьеву, к Терентьеву, - подтвердила секретарша.

В груди у меня заныло от приятного возбуждения. Что ж, когда-то это должно было случиться. Рано или поздно Терентьев просто обязан был заинтересоваться мной. Уж что-что, а сложа руки я не сидел. Я пахал, я рыл как какой-нибудь трактор или экскаватор.

Мне пришлось ждать в приемной после того, как секретарша сообщила Терентьеву по внутренней связи, что я тут, в готовности, не более двух минут. Дверь терентьевского кабинета распахнулась, оттуда, вся пылая, выскочила одна из выпускающих редакторш, налетела на меня, отскочила, постояла, таращась на меня в недоумении, и хлопнула себя по лбу:

- А, да! Просил тебя зайти. Заходи.

Сказать откровенно, такой ее вид мне не понравился. Там, в груди, где ныло от приятного возбуждения, я ощутил укол тревоги. А почему, собственно, Терентьев должен был призвать меня для беседы, содержание которой обещало мне праздник?

Он сидел в кресле за столом у дальней стены и, пока я двигался к нему вдоль стола для совещаний, смотрел на меня тусклым, как запорошенное пылью зеркало, ничего не выражающим взглядом. А вид у него был - будто он держит на плечах пирамиду Хеопса, изнемог под ее тяжестью - и не может сбросить. Я знал, что Терентьеву сорок с небольшим, но мне тогда, когда шел вдоль стола, показалось - ему не меньше, чем Мафусаилу на закате дней.

- Здравствуйте, - сказал я, останавливаясь у его стола, - с видом самой неудержимой радости предстать пред его очами.

Он не ответил мне. Только слегка шевельнул головой сверху вниз и издал звук, означавший, должно быть, подтверждение, что слышал мое приветствие. И тут мне стало бесповоротно ясно, что ничего хорошего ждать от встречи не приходится.

- Садитесь, - по прошествии, пожалуй, целой минуты шевельнул Терентьев бровями, указывая мне на стул около стола для совещаний.

Я ощутил в себе веселую легкость пузырька углекислого газа, вскипающего в откупоренном шампанском. Так у меня всегда бывало в виду грозящей опасности.

- Сажусь! - вместо положенного "Благодарю" с бравостью сказал я, выдергивая забитый под столешницу стул и, скрежеща ножками, устраиваясь на нем.

Лицо Терентьева исполнилось живого чувства. Я с удовольствием видел, что производимый мной скрежет доставляет ему страдание. Наконец я затих, и он, по второму разу выдержав долгую паузу, спросил:

- Как вы у нас вообще оказались?

- Как? - переспросил я. - Ну как... Пришел, снял сюжет. Про пчеловода. Потом другой. Потом третий.

- Как это "пришли"?! - Терентьев повысил голос. - К кому? Кто вас привел?

- Никто меня не приводил, - сказал я. - Сам пришел.

- Кто вас в программу привел! - Терентьев выделил голосом "в программу". - Кто вам камеру доверил? Кто вас в эфир выдал?

Делать было нечего, приходилось раскалываться.

- Первый - Конёв, - ответил я, постаравшись все же формой ответа поставить Конёва в ряд с другими.

В пыльных глазах Терентьева словно бы провели влажной тряпкой - они заблестели.

- А что вы закончили? Или еще учитесь?

- Я после армии. Демобилизовался недавно, - сказал я.

- При чем здесь армия? - в голосе Терентьева прозвучало возмущение. Армия - это не диплом.

Мне не оставалось ничего другого, как сделать вид, будто я не понял его:

- Долг родине - святое дело.

- Армия - это не диплом! - повторил Терентьев.

Я решил если не перехватить у него инициативу - чего я, конечно, не мог никак, - то хотя бы не позволить ему влечь себя по пути, который он наметил, послушной овцой.

- Скажите честно, Андрей Владленович, вас не устраивает моя работа?

Ход был верный, - Терентьев как споткнулся. Впрочем, онемел он лишь на мгновение. Пирамида Хеопса на плечах придавала ему устойчивость. Самонадеянность моя тут же была наказана: Терентьев бросил карандаш, который держал в руках, на стол перед собой и закричал:

- Хватит! Умник выискался! Чем вы у нас тут вообще занимаетесь?

Это он сделал напрасно: я не терплю, когда на меня кричат. Лет после пятнадцати я не позволял этого даже отцу, авторитет которого и сейчас для меня необычайно высок.

- Пашу! - сказал я с вызовом. - Как папа Карло. Без зарплаты. За гонорары.

- Вас кто-нибудь просил об этом? - взвился Терентьев. - Можете не пахать!

Тут он был абсолютно прав. Никто меня не просил. Я этого хотел сам. Но все же я не мог спустить ему горлодранства.

- А вы, когда пришли в Останкино, вас кто-нибудь об этом просил? проговорил я. - Нас в этот мир вызывают - никого не спрашивают. Что тут о телевидении говорить!

Вот теперь я ему поставил подножку. Он смотрел на меня, и я видел: он ничего не понимает. Он на меня орал, а я ему ответно хамил; но он, держа пирамиду Хеопса на плечах, он-то полагал, что имеет право орать на меня, однако чтобы смел ему хамить я?

Терентьев решил пойти в обход. Он поднял карандаш со стола и ткнул им в меня:

- Джинса у тебя идет!

Это был удар под дых. Чего-чего, а подобного я не ожидал. И потому произнес довольно растерянно и, наверно, с совершенно предательским видом:

- Какая джинса?

И он, по этому моему предательскому виду, тоже все понял.

- Такая джинса! - голос его радостно возвысился. - Думаешь, не видно?

- Не знаю, - сказал я. - Если это и джинса, то не моя. Я снимаю, и все.

- А чья? - потянулся он ко мне. Глаза ему так и промыло. - Чья? Конёв тебя привел?

- С Конёвым мы земляки, - постарался я не ответить прямо.

- Понятно! - Терентьев снова бросил карандаш на стол. Но теперь это был не порыв страсти, а знак удовлетворения. Помолчал и спросил: - Деньги тебе Конёв давал?

Смысл его вопроса был абсолютно прозрачен. Он хотел моего свидетельства против Конёва. Идиоту было б понятно, как ответить. Элементарная логика подсказывала сказать "нет". Но я бы чувствовал себя мерзким уродцем, если б унизил себя такой жалкой и мелкой ложью. В конце концов он не спрашивал, за что мне Конёв давал деньги. А я не уточнял у Конёва, что за деньги он мне дает.

- Давал, - сказал я.

Казалось, Терентьев не поверил своим ушам. Он не ожидал такого ответа. Я не ожидал его вопроса о джинсе, а он не ожидал моего ответа о деньгах. Пирамида Хеопса на плечах у Терентьева покачивалась. Глаза у него блестели, словно отдраенные какой-нибудь жидкостью для мытья стекол. Это был совсем живой человек, еще немного - и пирамида рухнет, а он из Мафусаиловых лет вернется в свой возраст.

- И сколько же он тебе дал? - двинулся Терентьев дальше.

- Сто долларов, - сказал я.

- Сколько-сколько? - вырвалось у него.

- Сто долларов, - повторил я.

Терентьев смотрел на меня, молчал, и я видел: он мне не верит.