Юрий Кувалдин - Так говорил Заратустра

- За пятнадцать минут до Пожарова доедем?

- Будь спок! - усмехнулся Комаров, включая передачу.

Пожаров в своей заметной издалека дубленке поджидал их в одиннадцать на углу Рахмановского со стороны Неглинки. Щеки были красны, пыжиковая шапка золотилась в солнечных лучах. Заметив машину Комарова, он небрежно поднял руку в кожаной перчатке, как будто останавливал такси после сытного обеда в ресторане или в шашлычной... Он сел сзади и развалился, раскинув руки по спинке сидения.

- Какие новости? - спросил он. Беляев обернулся к нему и сказал:

- Главная новость - Лева женится на Новый год.

- И это настоящая любовь? - с ироничным подтекстом спросил Пожаров.

- Хочу венчаться к тому же, а не просто через загс! - торжественно сказал Комаров.

- Даже венчаться! - изумился Беляев.

- А что? Чтобы жизнь была вечнозеленой! - захохотал Комаров.

По Арбату он проехал к Смоленской и у гастронома остановился. Пожаров открыл дверь, осмотрелся и, заметив того, кто их ожидал, крикнул:

- Борис Петрович, пожалуйте в машину!

Достаточно молодой человек, Борис Петрович, гладковыбритый, быстро сел в машину, Комаров тронулся, свернул на Садовое кольцо и метров через сто остановился.

- Лева, принеси один образец, - любезно попросил его Беляев.

Комаров послушно вышел из машины и пошел открывать багажник.

- Ваши условия? - спросил Борис Петрович, ощупывая и оглядывая оранжеватый, легкий, со щелями, кирпич. В глазах Бориса Петровича светилась некоторая алчность.

- Ваши предложения? - вопросом на вопрос ответил Беляев, снял черную вязаную шапочку и пригладил длинные волосы.

- Пятьдесят рублей за тысячу, - неуверенно произнес Борис Петрович и постучал по кирпичу извлеченными из кармана ключами. - Звенит, как амфора! с улыбкой добавил он.

- Ну, вот видите! - воскликнул Беляев. - Как амфора! А вы за пять копеек хотите его купить...

Беляев достал из кармана бумаги, развернул и ударив по ним сверху тыльной стороной ладони, сказал:

- По техусловиям ему цена три копейки...

- Так, - сказал Борис Петрович.

Беляев вдруг усмехнулся и громко, как бы ставя Бориса Петровича на место, произнес:

- Так! говорил Заратустра! - И продолжил: - Три копейки цена, плюс три - главному инженеру, да мне - три, и одна копейка, - он взглянул на Пожарова, -комиссионные! Итого - десять копеек стоит эта амфора...

- Дорого! - выпалил Борис Петрович.

- А чего ж тогда говорите: амфора, амфора! - ехидно процедил Комаров, до этого молчавший.

- Такого кирпича еще ни у кого не было, - достаточно мягко пробасил Пожаров.

- Ну да ладно! - отрезал Борис Петрович. - Когда забирать?

- Хоть завтра, - сказал Беляев и принялся что-то прикидывать в уме. После паузы спросил: - Если у вас с собой задаток, то...

Борис Петрович полез в карман за бумажником.

- Как я понимаю, три копейки на двадцать тысяч штук это будет?

Он задумался, а Беляев ответил:

- Шестьсот рублей.

- Именно, - сказал Борис Петрович и отсчитал шесть сотенных бумажек. Затем подробно объяснил куда везти, кто там будет ждать для разгрузки и прочие подробности. И сам подъедет к трем...

Когда он покинул машину, все рассмеялись, а Комаров сказал:

- Да, Беляев, большое будущее тебя ожидает!

- И прокурор! - захохотал Пожаров. Его высадили на том же углу, где брали, и поехали опять на завод. Там Беляев быстро оформил сделку, внеся в кассу деньги, договорился с главным инженером о машине, кране...

- Тут машиной не обойдешься, - сказал главный инженер и, подумав, добавил: - Пошлю сразу четыре длинновоза... Да. Сразу ухнем все двадцать тысяч...

- Это будет правильно, - тоном бывалого строителя сказал Беляев и закурил "Беломор".

Если мерить личность умением себя проявлять, то в этих первых своих контактах с производственниками Беляев проявлял себя в полной мере как человек твердого слова и завидной пунктуальности. На первых порах главный инженер, когда Беляева прислали из института по линии связи производства с высшей школой, посмотрел на него снисходительно, мол, пусть студент практикуется, носит в свое студенческое СКБ (студенческое конструкторское бюро) образцы на испытания, пишет научные работы, чертит курсовые, но не тут-то было, во второй же свой приход на завод с результатами лабораторных испытаний нового кирпича Беляев решительно спросил:

- Мне нужна партия в двадцать тысяч штук, не продадите?

- Не продадим! - с улыбкой сказал тогда главный и стал думать.

Кирпич этот никто еще по фондам не заказывал, опытные партии были незначительными, все больше для испытаний - и здесь, на заводе, и в институте исследовательском, и в институте учебном, откуда был Беляев. Но вот как-то раз главный спросил:

- Кому нужен-то кирпич?

И Беляев, получивший заказ от Пожарова, все в деталях обрисовал, и калькуляцию полную сделал... Главный инженер понял, что в Беляеве была поистине великолепная деловая жилка, какая-то повышенная реакция проникать в сердцевину проблемы. Основное же в этом было то, что Беляев как бы прочитал мысли главного инженера, ибо тот уже собирался подработать на опытных партиях, которые, в принципе, шли как неучтенная продукция, но покупателей он еще не нашел, а тут - вот он, стоит перед тобой, молодой, проворный...

Комаров подбросил Беляева до дому и назавтра обещал быть у подъезда в семь тридцать утра, а пока помчался делать план.

Целый вечер Беляев просидел за письменным столом, энергично просчитывая различные задания для Баблояна, однокурсника. Мать пыталась отвлекать его какими-то вопросами. Торможение сына этими вопросами, беспричинными и бессмысленными, как казалось Беляеву, доставляло ей удовольствие чисто профессиональное, как в университетской аудитории она любила тормошить вопросами студентов, считая, что таким образом она их вызывает на искренний диалог и тем самым обеспечивает совершенное усвоение материала.

Голос у матери был низкий и властный. После двух-трех вопросов Беляеву хотелось заткнуть уши, уйти в себя, забаррикадироваться, что, впрочем, он успешно освоил. Задав эти два-три вопроса и не получив ответа, мать, как правило, отставала. Она ложилась в своем черном шелковом, расшитом алыми розами халате на диван, подбив высоко подушку, надевала очки, закуривала и принималась за чтение очередного толстенного романа по-французски. Прочитав несколько страниц, она начинала позевывать, затем Беляев слышал, как падала на пол книга и как сначала тихо, а потом громче комнату оглашал грассирующий храп. Зато какой неотразимой, красивой становилась мать, когда к ней приходил Герман Донатович! Ей было только сорок три года, и она была стройной, фигуристой женщиной.

За последние два года мать и сын подладились друг под друга: когда собирался прийти Герман Донатович, Беляев уходил к Лизе.