Федор Сологуб - Том 4. Творимая легенда

— А что скажет парламент? — спросила Ортруда.

— Об этом пусть позаботится господин Лорена, — сказала Клара. — Он ловкий.

Принц Танкред захотел по своей привычке щегольнуть знанием Востока. Он сказал:

— Все эти парламентские дебаты, о, чего они стоят! В России я слышал такую пословицу: один ум — хорошо, два ума — лучше. Это, пожалуй, несколько пикантно для полуварварской страны, где ум никогда не был в большом почете. Но дело в том, что относительно любого парламента в мире я предпочел бы говорить так: один ум — еще небольшая беда, два ума — это уже опасно.

Кардинал, смеясь несколько громче, чем бы следовало, двигал под столом руки, словно аплодируя, и все его тучное тело тяжело колыхалось. Остальные одобрительно улыбались. Танкред говорил, усмехаясь:

— Я это сказал там, в России.

Кардинал сказал:

— Господь вверил государям управление народами и своею праведною десницею вложил в их руки государственный меч, карающий и грозный.

— Кто-то из государей старого времени сказал, — заговорила Афра, — что кровь убитого врага хорошо пахнет.

На краткое мгновение глаза ее стали мрачны и с угрозою остановились на принце Танкреде. Или это так только показалось Танкреду? Вот уже снова у нее безразлично-любезные глаза, и она ни на кого в особенности не смотрит.

Королева Клара подумала, что замечания Афры бывают иногда очень бестактны. Как жаль, что благосклонность Ортруды к этой плохо воспитанной девочке так велика! А не приглашать Афру неудобно, — королева Клара была очень расчетлива и искусна в деле поддержания хороших отношений и потому не могла не оказывать внимания той, кого так любит королева, ее дочь. Но все-таки Клара решила призвать к себе Афру под каким-нибудь предлогом и сделать ей легкое внушение.

Танкред улыбнулся и сказал:

— В Испании и в России очень любят говорить пословицами. Должно быть, такой способ разговора соответствует низкому культурному уровню этих отсталых стран. В России я записал много пословиц. Вот я припоминаю сейчас две из них, которые, мне кажется, подходят к предмету нашего разговора. Одна говорит: кто любит женщину, тот ее бьет. Другая: люблю тебя, как свою душу, и трясу тебя, как ветку каштанового дерева.

Ортруда воскликнула с болезненным выражением лица:

— О, Россия! Не говори мне об этой ужасной стране. Я понимаю страшные сказки и легенды, но не имею вкуса к разговорам о страшной действительности, о кошмарах жизни.

Танкред, смеясь, сказал:

— Милая Ортруда, хорошо, что тебя не слышит русский посланник.

— О, — возразила Ортруда, — я, правда, не так много видела русских, как ты, милый Танкред, но из тех немногих, кого я встречала, ни один не хвалил своей страны. Кажется, никто из них не любит родины и не уважает своей национальности.

— Это у них внешнее, — сказал Танкред, — в этой полудикой стране есть много горячих патриотов. Правда, патриотизм выражается у них несколько странно, иногда грубо и жестоко, иногда смешно. Их женщины, например, любят повторять пословицу: на врага брошу все мои шляпки.

А потом разговор перешел на ту же тему, так тяжелую для Ортруды. Но Ортруда уже не возражала больше. Ей было бы печально прямо сказать Танкреду, что она никогда не одобрит затеянных им рискованных предприятий.

Цветы на столе перед нею пахли слишком багряно и пышно. Серый на яркой лазури дымок вулкана припоминался ей, и поблекшее, на портрете лицо белого короля, и все это наводило на нее истому и грусть.

Вечером у королевы Клары был большой бал.

Как всегда в таких случаях, приглашенные собрались заранее, до часа, назначенного для выхода королев. Во внутренние покои, где отдыхала после обеда Ортруда, порою слабо доносился далекий, легкий гул голосов и шагов, неприятно раздражая Ортруду. Из открытых окон влекся шипящий звук от непрерывно подъезжавших экипажей.

Как хорошо там, в подземелье, где тьма и мечта, где только редкие капли падают с высокого свода в воду. Ах, зачем же эта жемчужная диадема! И к чему бриллианты и сапфиры надменной звезды!

А там, за торжественно высокими дверьми, ликовало светлое, многоогненное, мраморно-белое, драгоценными камнями переливно блестящее, шуршащее атласами и шелками тихое ожидание в многолюдных залах. Настроение праздничное и радостное многоцветною чешуею наряжало скользящих и ползущих змей коварства и расчета.

В празднично нарядной толпе виднелись фиолетовые и черные сутаны епископов и прелатов. Блестящие группы придворной знати сверкали обильным золотым шитьем на мундирах. Пестрело разнообразие цветных форменных одежд на генералах и офицерах. Зеленый, оранжевый, красный, голубой, переливались цвета генеральских лент, сверкали осколками ярких радуг драгоценные камни их звезд, блестело золото, и эмаль белела на орденских крестиках. Было видно очень много морских офицеров. Государство Соединенных Островов имело больше адмиралов, чем боевых кораблей. Большинство этих господ всю свою карьеру сделали на суше. Это не мешало им быть осыпанными орденами очень щедро. В первые годы своего правления королева Ортруда пыталась сокращать списки награждаемых. Но этим было обижено так много почтенных, хотя и ничтожных самолюбий, что пришлось от этого отказаться, — и теперь уже Ортруда молча подписывала декреты о пожалованиях.

И придворные, и городские дамы, и девицы были в народной одежде, опять введенной королевою Ортрудою при дворе, — белое платье вроде туники, белый с зеленым головной убор, сандалии с белыми лентами.

Чернели фраки членов Палаты депутатов. Этих господ было много, из разных партий, кроме социалистов. Впрочем, приглашения посылались и им. Когда несколько лет тому назад, в регентство королевы Клары, одному из депутатов крайне левой после его резкой антидинастической речи в парламенте не было послано обычного приглашения на придворное торжество, то это вызвало и запрос в Палате, и дерзкие речи на митингах, и колкие статьи в газетах, не только социалистических, но и радикальных. После того по-прежнему стали приглашать всех.

Одежды членов дипломатического корпуса были разнообразны: только немногие были в черных фраках, большинство же в шитых золотом мундирах разных покроев и цветов. Было тут и несколько крупных финансистов, которые выделялись из элегантной светской толпы напряженною самоуверенностью немного оторопелых лиц и преувеличенною развязностью движений.

Говорили вполголоса. Но кто бы вслушался в этот смутно-беглый говор, для того явственным стал бы легкий шелест сплетни. И больше всего о принце Танкреде.

Перешептывались дамы:

— Вы слышали, Танкред уже охладел к Маргарите Камаи.