Николай Некрасов - Том 6. Драматические произведения 1840-1859

Семячко. Если позволят дела…

Будкин. Как хотите, а я не уйду, пока вы не дадите слова.

Семячко. Нечего делать, буду.

Будкин. Хорошо, я жду… До свидания.

Семячко. Мое почтение.

Будкин уходит. Семячко садится писать.

Пельский. Вы статью дописываете?

Семячко. Нет, пишу записку, что дела задержали меня, что я никак не могу обедать с этим молодцом.

Пельский. Как? Вы раздумали?

Семячко. Помилуйте… Разве вы не поняли его цели? Он пришел подкупить мое беспристрастие, ему нужно, чтоб я хвалил эту актрису…

Пельский. Да, да, да!

Семячко. Человек!

Входит слуга.

Когда будет приходить этот господин или пришлет что-нибудь — не принимать; говори, что меня дома нет; что я съехал, выехал из города, что ошиблись домом, подъездом, что хочешь, только б я его не видал.

Слуга. Слушаю-с. Из типографии, сударь, пришли… Какой-то билигарфии просят… двенадцать строк не хватило.

Семячко. Библиографии! Хорошо, скажи, что пришлю.

Слуга уходит.

Еще беда!.. Надо писать разбор книги в двенадцать строк…

Слышен звонок.

Кого-то бог несет? При каждом ударе колокольчика у меня сердце так и вздрогнет… Шепните ужо человеку, чтоб он такого не пускал.

Входит Пуговицын, в худом вицмундире, с бархатным воротником; по приемам и физиономии видно, что закоренелый подьячий.

Пуговицын. С глубочайшим и таковою же… Ваш нижайший слуга… Пуговицын-с.

Семячко. Что вам угодно?

Пуговицын. Я, вот изволите видеть, с малолетства в земском суде служил. Сначала я был писцом, потом с божией помощью вышел в заседатели. По особенному благоволению местного начальства, быв неоднократно посылаем на следствия, в продолжение службы произвел их до пятисот, без всякого содействия капитан-исправника и дворянского заседателя, который, не тем будь помянут… теперь уж он (показывая вверх) там…

Семячко. А что далее?

Пуговицын. Вот, изволите видеть, самыми обстоятельствами я был поставлен на такую выгодную позицию, с которой мог безукоризненно наблюдать нравы и обычаи. Я наблюдал с разборчивостью и надлежащей осмотрительностью и записывал мои наблюдения. Ныне я вышел в отставку; приехав сюда, дошло до сведения моего, что вы изволите платить полтораста рублей за лист… Надеюсь, что не откажете принять мои сочинения.

Семячко. Я посмотрю… (А! чтоб его черт взял… уж два часа.)

Пуговицын. Могу поручиться за верность… всё истинные происшествия: по горячим следам схвачено… Да вот, не угодно ли, я прочту что-нибудь… Вот-с повесть «Нищая». Это, изволите видеть, чистая истина, — у нас в земском суде и теперь дело хранится. Она была, сердечная, из благородной фамилии; зарезала несколько человек, так, не нарочно, совершенно невинным образом… Так вот, видите, я и назвал повесть «Нищая, или Невинная виновница».

Вбегает Трезвонов.

Семячко. (Вот тебе на!.. Еще один… Теперь их не выживешь.) (Пельскому.) Читайте хоть вы корректуру поскорей…

Пельский. Читаю, читаю.

Трезвонов. Простите великодушно… Дворовый человек ваш сказал, что вас дома нет, но я вошел помимо его объяснения; мне крайняя нужда, я же третий раз прихожу. (Становится в позицию и декламирует.)

Это приветствие — экспромтом; а вот теперь послушайте стихотворение, которым я хочу подарить ваш журнал. (Читает.)

Пельский. (Как это дико! Да это что-то а la Грибовников.)

Семячко. (И слезы и смех… А статья моя всё не пишется.)

Трезвонов. Так вот вам-с; напечатаете — еще дам.

Семячко. Очень благодарен.

Трезвонов. Ну, одно дело с плеч долой. Теперь в театральную дирекцию: хочу поставить трагедию.

Пуговицын. А вы и трагедии пишете?

Трезвонов. Как же, это главное мое занятие.

Лакей (входит). Из типографии, сударь, пришли, требуют назад корректуры да оригиналу просят, говорят, что, если к четырем часам не будет, нумер завтра не выдет.

Семячко. В четыре, а теперь уже половина третьего! (Притом этих господ до завтра не выживешь…) Польский, дайте ему корректуру, сколько прочитано.

Трезвонов. Так, так… вот хоть спросим их… по триста рублей за акт оригинальный…

Пуговицын. Скажите, а я и не знал. Вот мне всего лучше для театра писать, непременно буду… двойная польза…

Трезвонов. Послушайте-ка. Я вам прочту отрывочек…

Пуговицын. С удовольствием.

Семячко. Господа, извините меня, право, мне некогда; если угодно читать, пожалуйте в эту комнату.

Трезвонов. Очень хорошо-с.

Трезвонов и Пуговицын уходят в соседнюю комнату.

Семячко. Ну, слава богу! Теперь начну писать статью, а вы дочитывайте корректуру.

Садятся за работу.

Прыткой (актер, входит). Здравствуйте, что поделываете? здоровы ли вы?

Семячко. Слава богу! Только дела пропасть.

Прыткой. Слава богу — лучше всего. У нас за кулисами теперь только и толкуют о вашей новой пиесе. Бусов громко кричит, что она никуда не годится, что она нелепа. Как можно лгать так бессовестно! Без лести, на мой вкус это прекрасная пиеса; я защищал вас, спорил с Бусовым, а он не перестает говорить свое… Признаться, он человек неспокойный, завистливый… А как он дурно играл в последний раз! Роли никогда не знает, всё по суфлеру, путается в выходах, ломается, фарсит — просто ужас! Вы видели?

Семячко. Видел; мне показалась его игра довольно натуральною.

Прыткой. И полноте, как можно! Загордился очень, никого не слушает, а про ваши замечания говорит, что если б он по ним действовал, то его назвали бы сумасшедшим… Каково? Ваши замечания… да если я пользуюсь сколько-нибудь благосклонностию публики, то единственно вам обязан. Вы так понимаете искусство, что нельзя не последовать вашему совету.

Семячко. (К чему-то это поведет? А часы всё летят да летят, наборщики сидят без дела!)

Прыткой. Я к вам с просьбой, с большой просьбой. Если вы откажете — я погиб.

Семячко. Что такое, мой любезнейший?

Прыткой. Мне назначен бенефис. Не знаю, радоваться или плакать. Переводных пиес брать не хочется. Из оригинальных я ничьей, кроме вашей, не возьму… все пишут так однообразно и не нравятся публике… Вам стоило бы только присесть…