Олег Ларин - Пятиречие

Но самое трудное началось в Дудинке. Куда ни посмотришь - зоны... вышки... собаки-людоедки... колючка на колючке. Подробности опускаю... вы это сами все помните! Снова мне билет нужен, чтобы ехать по железной дороге, и новый пропуск. А где его взять и кто мне его даст? Метался по перрону, чтобы в поезд залезть, но у каждого вагона часовой. Что делать?.. Тут один мужчина ко мне подходит - пожилого возраста и в кожанке: "Ты чего суетишься, хлопчик?" - "Да денег нет, - говорю, - и пропуска тоже". - "А фамилия как?" Я сказал. "Ты случайно не Митрофана Кузьмича сын?" - "Да, Колька". Оказалось, сослуживцы: с моим отцом вместе работают на комбинате в турбинном цеху. "А Митрофан Кузьмич знает о твоем приезде?" - спрашивает кожанка. "Нет". - "Что же ты так? - И смотрит на меня как на чумового. Подумал-подумал и говорит: - Ну ладно... попробую тебя пристроить. Только не мельтешись!" (Я его с тех пор больше не видел, а помнить буду всю жизнь.)

В это время на станцию подваливает норильская футбольная команда, и Старостин Андрей Петрович впереди, тренер. Все, заметьте, заключенные с большими сроками. Только-только стали чемпионами Красноярского края... веселые, озорные ребята. Победителей определили в теплушку, а в другом вагоне, товарном, они везли с материка капусту, репу, картошку, морковь. Хозяйственный мужик Андрей Петрович! Отказался от всяких там призов и наград, которые полагаются чемпиону. А взамен знаете что попросил? Вагон свежих овощей для всей команды. Вы понимаете, нет? Этими овощами зимой сорок седьмого он не одного зека спас от цинги...

Моя "кожанка" - к игрокам: так, мол, и так, ребята, нужно выручить одного городского фраера, доставить его к отцу. "Хорошо, - говорят, - как объявят посадку, пусть к овощному вагону подходит. Что-нибудь да придумаем!" Если честно, я уже не надеялся, что удастся уехать. А как посадка началась, надежд вообще не осталось. Суматоха... народ с вещами запрыгал, задрыгался... толкотня пошла, чтоб лучшие места занять. Думал, обо мне уж все позабыли. Ан нет! Витек, левый край, часовому зубы заговаривает, а двое других игроков вагон потихоньку открывают. Потом хватают меня за шкирку - и туда. Поехали!

Игрич, я вам еще не надоел? Честно? Ну тогда слушайте дальше... Сижу я на овощной куче и грызу морковку. Приелась морковка - взялся за репу. Чувствую, что околеваю. Холодина зверская, а я в летних ботиночках! Несколько раз поезд останавливался, проверяли документы. А кто ко мне сунется, если тут овощи?" Часов восемь ехали, у меня уж в глазах все поплыло. Слышу: "Вставай... выходи!" - а двинуться не могу. Тогда меня на закорки - и в теплушку. Стали руки-ноги разгибать и спиртом растирать, а Андрей Петрович говорит: "Лучше ему в рот влейте". Валерка Буре так и сделал. Он, как потом выяснилось, с отцом в одном лагере сидел; только отец мастером на стройке работал, а Буре фельдшером на ТЭЦ. Между прочим, заслуженным тренером стал по плаванию, нескольких чемпионов Европы воспитал, я сам у него тренировался. Сейчас его внучата шайбу в Штатах гоняют...

Тут к теплушке подъехала крытая машина, и к команде приставили конвой. Прощай Валера и Андрей Петрович! С левым крайним, вольнонаемным, мы отправились на Круглое Озеро - так поселок назывался под Норильском. Там потом фабрику построили по производству тяжелой воды... А уже поздняя ночь, мороз, темнотища и кругом лагпункты за колючей проволокой и часовые на вышках. Витек мне говорит: "Вон твой дом. Раньше это был лагерный барак, а теперь его под вольняшек переоборудовали. Нарубили комнатенок по шесть человек в каждой - вот тебе и общага. Живи и не жалуйся!"

Я вошел в коридор и постучал в первую дверь. Тишина! Постучал громче опять глухо. Потом-то я понял: народ, конечно, проснулся, но в комнате лютый холод, и вставать никому неохота. Тогда я забарабанил в полную силу. У-у-у, что тут началось!.. Как свору собак поднял. За какую-нибудь минуту весь словарь тюремного жаргона услышал, всю музыку блатной фени. Ругаться-то они ругаются, а вставать никто не желает! Я говорю: "Откройте, пожалуйста, товарищи!.." Эти "товарищи" - и особенно "пожалуйста" - их окончательно доконали. "Если я встану, падло, то ты ляжешь у двери, сучий потрох!" Такие, понимаете, литературно одаренные личности...

Дверь открыл, помню, Костя Мешков. Его взяли студентом с четвертого курса, отсидел десятку по пятьдесят восьмой, а теперь, как и отец, он отбывал "пять лет по рогам"... "Мне Митрофана Кузьмича", - говорю, а сам волнуюсь. Я ведь отца с тридцать седьмого года не видел, узнает он меня или нет? "Вон он... на кровати с краю", - показывает студент. Гляжу: кровать в углу, под окном, и на ней человек спит, накрывшись с головой. "Он в ночную смену работал", объясняет Костя. Я подумал: пускай себе спит, чего я буду его будить, обожду. А с пяти коек как завопят на меня: ты чего, парень, какой тут может быть сон! И к отцу: "Вставай, Кузьмич, к тебе сын приехал!" Сдернули одеяло, растормошили его... Тот протер глаза, приподнялся и спросонья: "Какой сын? Что за сын?" - "Да твой, - кричат, - чей же еще?! Родная, понимаешь, кровинушка!.." Он смотрит на меня и глазами хлопает. "Володя?" - говорит. (Когда отца арестовали, я был еще маленький, а брат Володя старше меня на десять лет.) "Да нет, - отвечаю, - я - Коля..." Стоит он босой на полу - а пол-то холодный! - одной рукой кальсоны поддерживает, чтобы не упали, а другой пытается меня обнять. Я говорю: "Ложись, папа, поспи, потом поговорим". А его соседи глаз с нас не спускают и переглядываются: интересное дело, отец с сыном встретились, а ведут себя как придурки. "Давай, - кричат, - Кузьмич, не жмись, гони за банкой спиртяги. Надо же отметить по-человечески". Они уже одеваются, чтобы бежать на работу, и наказывают нам, чтобы вечером все было в полном ажуре...

И вот мы остаемся одни. В комнате висит гнетущее напряжение, я чувствую, что он не воспринимает меня как сына. Сбегал на улицу, принес раздолбанный ящик, затопил печку. А печка такая: пока топишь - тепло, закрыл заслонку - все выдуло... Вид у отца какой-то суетливый, задерганный: свалился, мол, сукин сын на мою голову! А может, он под агента МГБ работает? И вдруг спрашивает, глядя мне прямо в глаза: "У тебя документ какой-нибудь есть?.." Я так и сел. "А как же!" - говорю и протягиваю ему временный паспорт. Он полистал-полистал книжечку, глаза его потеплели, произнес вслух и по слогам "Мит-ро-фа-но-вич"... быстро меня обнял, и мы оба заплакали...

- Где шляетесь... эн-тел-ли-гэ-э-нсия? - встретил нас с угрюмым видом Генаха-Прохиндоз. Его седые, переходящие в желтизну космы почему-то снова были мокрые, а глаза, как всегда, тоскливые, с плотоядной жадностью ожидающие сигнала "Наливай!".

Стреляя искрами, перед избушкой вовсю пылал костер, у которого хозяйничал Аркашка с засученными рукавами. На импровизированной сковородке он жарил картошку на воде и подсолнечном масле и еще приглядывал за котелком, где булькало аппетитное варево. Острый запах лесной похлебки маняще ввинчивался в ноздри, выдавливая на наших лицах блаженные улыбки. Мы с Митрофановичем как по команде сели чистить грибы.