Николай Лесков - Аскалонский злодей

Для увеселения пирующих мореходцев Тения все ночи насквозь играла на своей арфе и пела, сама тут же составляя из собственных слов своих песни, из которых иные были очень трогательны и нередко достигали до сердец слушателей и смягчали их грубые порывы. Корабельщики, слушая игру и песни Тении, были довольны тем, что видели перед собою прекрасную певицу, и давали ей монеты, с которыми Тения потом уходила на рынок,- покупала здесь лучшей пищи для детей и для мужа, и для его матери Пуплии, а для себя уснувшую дешёвую рыбу. Обе эти женщины, Тения с Пуплией, и находившиеся при них дети, Витт и Вирина, ютились теперь за городом в убогом шалаше, смазанном из тростника и илистой грязи.

Занятие арфистки и певицы, которое поневоле избрала Тения для пропитания семьи, не было, однако, для неё ни легко, ни приятно, потому что с растерзанным сердцем ей трудно было забавлять игрою и пением праздных и часто нетрезвых людей; но, не умея делать ничего другого, что могло бы дать ей заработок, Тения безропотно покорялась необходимости и несла свою долю, не обнаруживая своего страдания перед мужем. Между посетителями виноградных шатров встречались и такие, которые не довольствовались песнями, а не раз делали Тении предложения продать им за золото свои ласки. Тения не обижалась, ибо понимала, что теперь все могут почитать её сходною на такое дело, и отвечала спокойно и скромно:

- Неустрашимые и добрые люди, я продаю только то, что предлагаю: я играю на арфе и пою мною сложенные нехитрые песни. Я пою и играю потому, что я не умею делать ничего другого, а должна питать детей и мужа. Слушайте мою игру и да минует вас и всех, кто вам дорог на родине вашей, всякое горе.

Корабельщики, получая такой скромный ответ, стыдились оскорблять Тению своими приставаниями, но содержатель шатров Эпимах был ею за то недоволен и говорил ей:

- Ты очень красивая, но совершенно безрассудная женщина: или ночи наши, на твой взгляд, не довольно темны, а сикоморы мои не молчаливы? Зачем ты не отходишь ни с одним, кто тебя кличет, в отдаленье к берегу моря? Там с глазу на глаз с ним ты могла бы спеть ему что-нибудь сладостней песни о горе, и в поясе у тебя зазвенело бы крупное золото, а не ничтожная мелочь. Ты и себя, и меня лишаешь хорошего дохода.

Тения отвечала, что она получает довольно, и отходила от Эпимаха, стараясь выкинуть из памяти этот неприятный ей разговор. Эпимах же добивался другого,- он хотел услужить своим гостям и был очень недоволен Тениею. Он желал бы видеть на её месте в своих садах певицу, более благосклонную к исканиям его весёлых посетителей. А мореходцы, как бывалые люди, ему рассказывали о том, каких угодливых певиц они встречали в садах Александрии и Дамиеты, а Эпимах с укоризною сообщал эти рассказы Тении, но она ничему этому не хотела внимать.

Тения разделяла своё время так, что утром она мыла и чинила носильную ветошь, какая осталась на её детях после изгнания из дома, и услуживала бабке их, старой и изнеженной Пуплии; потом шла на рынок и покупала горсть сухой чечевицы и щетинистого угря, или другую дешёвую рыбу, варила её с луком у варильщика при общем очаге и к полудню несла эту похлёбку в темницу мужу. Из темницы родственников заключённых не выгоняли и Тения оставалась с Фалалеем до самого вечера, когда, при заходе солнца, входил с бегемотовою жилой в руке темничник Раввула и, выгнав всех посетителей вон, закрывал на засовы двери темницы. Тогда изящная Тения вставала и шла в шатры своего бывшего виноградного сада и там играла на арфе и пела до тех пор, когда восходящее солнце напоминало гулякам о нужде и заботах вновь наступавшего дня.

Так прошло несколько месяцев после заключения Фалалея, и телесные силы Тении стали подаваться, и красота её начала меркнуть. Происходило это сколько от горя, столько же от нового образа жизни, не отвечавшего ни её здоровью, ни её целомудренным навыкам; однако же, несмотря на это, Тения оставалась твёрдою в своей непреклонности и слишком прекрасною для того, чтобы непреклонность её не казалась досадительною, а красота слишком привлекательною, и всё это продолжало возбуждать порочные искания, которые и подготовили, наконец, чрезвычайно тяжёлое и большое испытание для добродетели Тении.

Вышло так, что по этому поводу в Иродовой тюрьме в Аскалоне произошли события, отмеченные весьма кратко, но по ужасу своему достойные долгой памяти и сострадания.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вскоре после того, как Фалалей был заключён в Иродову темницу, из Дамаска прибыл в Аскалон ожидаемый для суда над Анастасом-злодеем именитый ипарх, по имени Милий. Он был прислан не только затем, чтобы осудить Анастаса, но также чтобы заодно осмотреть, как управляет областью аскалонский правитель Димас, и раздать подаяние, которое прислала через него в Аскалон от щедрот своих Феодора.

Обходя аскалонскую темницу, Милий остановился перед впадиной, где был прикован пятью цепями безжалостный Анастас-разбойник, и когда темничник Раввула осветил факелом Анастаса, то Милий удивился, увидев его ужасное лицо,- так сильно и резко изображалось на нём беспощадное свирепство разбойника. Тут Милий не удержался и воскликнул вслух:

- О, как он подл и противен! Клянусь, что я никогда не встречал на свете ничего более злого и омерзительного, как эти его косые глаза и эти вразлёт идущие густые брови! Земля с нетерпением должна ждать минуты, когда этот безжалостный зверь перестанет дышать её воздухом и тяготить её своими ногами. Впрочем, я об этом как можно скорей постараюсь.

Злодей же Анастас, услыхав, что проговорил о нём Милий, запрыгал на месте и, тряся от гнева цепями, закричал на ипарха:

- Я тебе мерзок а может быть, сам ты и ещё меня хуже. Твоё ли дело, злая душа, надо мной насмехаться? Жалею, что я не повстречал тебя раньше, и не здесь, где ты на свободе, а я крепко прикован цепями: иначе я посмотрел бы, что красней - твоя кровь или твоя пурпурная тога? А теперь будь ты проклят!

Прокричав это неистовым голосом, Анастас так страшно ударил о стены своими цепями, что все другие невольники вздрогнули и сжались в страхе, а стражник Раввула и воины, сопровождавшие с зажжёнными факелами вельможу Милия, окружили его, чтобы страшный вид Анастаса его не тревожил. И тут-то, при дрожащем свете этих факелов, встревоженный взгляд благообразного Милия пал на лицо изящной Тении, которая в страхе за судьбу Фалалея старалась закрыть его своим станом. Милий же был большой сластолюбец, и изящный облик Тении сразу ударил его в страстное сердце, так что он остановился и обратился к сопровождавшему его отроку, скорописцу Евлогию, и сказал ему тихо:

- Открой скорее кису присланных с нами доброхотных даяний. Здесь я вижу перед собой христианку, на лице которой читаю её невинность. Наверное, она страдает напрасно по языческой злобе, и я хочу облегчить её участь во славу величайшей в жёнах императрицы Феодоры.