Николай Лесков - Обойденные

"Тихо, спокойно все это надо выдержать, и все это пройдет,- рассуждал он, медленно расхаживая по своей комнатке, в ожидании Дашиного вставанья. А когда пройдет, то... Боже, где же это спокойное, хорошее чувство? Теперь спи, моя душа, снова, ничего теперь у тебя нет опять; а лгать я... не могу; не стану".

- Два дня всего нам остается быть в Ницце,- сказала один раз Даша,-пойдемте сегодня, простимся с нашим холмом и с морем.

Долинский согласился.

- Только надо раньше идти, чтоб опять сырость не захватила,- сказал он.

- Пойдемте сейчас.

Был восьмой час вечера. Угасал день очень жаркий. Дорушка не надела шляпы, а только взяла зонтик, покрылась вуалью, и они пошли.

- Ну-с, сядемте здесь,- сказала она, когда они пришли на место своих обыкновенных надбережных бесед.

Сели. Даша молчала, и Долинский тоже. В последние дни они как будто разучились говорить друг с другом.

- Жарко,- сказала Даша.- Солнце садится, а все жарко.

- Да, жарко.

И опять замолчали.

- Неба этого не забудешь.

- Хорошее небо.

- Положите мне, пожалуйста, ваше пальто, я на нем прилягу.

Долинский бросил на траву свое пальто, Даша легла на нем и стала глядеть в сапфирное небо.

Опять началось молчание. Даша, кажется, устала глядеть вверх и небрежно играла своими волосами, с которых сняла сетку вместе с вуалью. Перекинув густую прядь волос через свою ладонь, она смотрела сквозь них на опускавшееся солнце. Красные лучи, пронизывая золотистые волосы Доры, делали их еще краснее.

- Смотрите,- сказала она, заслонив волосами лицо Долинского,- я, точно, как говорят наши девушки: "халдей опаляющий". Надо ж, чтобы у меня были такие волосы, каких нет у добрых людей. Вот если бы у вас были такие волосы,- прибавила она, приложив к его виску прядь своих волос,-преуморительный был бы.

- Рыжий черт,- сказал, смеясь, Долинский.

Даша отбросила свои волосы от его лица и проговорила:

- Да вы-таки и черт какой-то.

Долинский сидел смирнехонько и ничего не ответил; Дора, молча, смотрела в сторону и, резко повернувшись лицом к Долинскому, спросила:

- Нестор Игнатьич! А что вам говорят теперь ваши предчувствия? Успокоились они, или нет?

- Это всегда остается одним и тем же.

- Ай, как это дурно!

- Что это вас так обходит?

- Да так, я тоже начинаю верить в предчувствия; боюсь за вас, что вы, пожалуй, чего доброго, не доедете до Петербурга.

- Ну, этого-то, полагаю, не случится.

- Почем знать! Олегова змея дождалась его в лошадином черепе: так, может быть, и ваша откуда-нибудь вдруг выползет.

- Буду уходить.

- Хорошо как успеете! Вы помните, как змеи смотрят на зайцев? Те, может быть, и хотели бы уйти, да не могут.- А скажите, пожалуйста, кстати: правда это, что зайца можно выучить барабанить?

- Правда; я сам видел, как заяц барабанил.

- Будто! Будто вы это сами видели! - спросила Дорушка с явной насмешкой.

- Да, сам видел, и это гораздо менее удивительно, чем то, что вы теперь без всякой причины злитесь и придираетесь.

- Нет, мне только смешно, что вы меня так серьезно уверяете, что зайцы могут бить на барабане, тогда как я знаю зайца, который умел алгебру делать. Ну-с, чей же замечательнее? - окончила она, пристально взглянув на Долинского.

- Ваш, без всякого сомнения,- отвечал Нестор Игнатьевич.

- Вы так думаете, или вы это наверно знаете?

- Дарья Михайловна, ну что за смешной разговор такой между нами!

Даша страшно побледнела; глаза ее загорелись своим грозным блеском; она еще пристальнее вперила свой взгляд в глаза Долинского и медленно, с расстановкой за каждым словом, проговорила:

- Когда А любит Б, а Б любит С, и С любит Б, что этому С делать?

У Долинского вдруг похолонуло в сердце.

- Отвечайте же! Ведь это вы мне эту алгебру-то натолковали,- сказала еще более сердито Дора.

Нестор Игнатьевич совсем не знал, что сказать.

Вот оно! Вот оно мое воспитание-то! Вот он мой характер-то! Ничего не умею сделать вовремя; ни в чем не могу найтись!" - размышлял он, ломая пальцы, но на выручку его не являлось никакой случайности, никакой счастливой мысли.

- А любит Д, и Д любит А! Б любит А, но А уже не любит этого Б, потому что он любит Д. Что же теперь делать? Что теперь делать?

Дора нервно дернулась и еще раздражительнее крикнула:

- Что, вы глухи, или глупы стали?

- Глуп, верно,- уронил Долинский.

- Ну, так поймите же без обиняков: я вас люблю.

- Дора! - вскрикнул Долинский и закрыл лицо руками.

- Слушай же далее,- продолжала серьезно Дора,- ты сам меня любишь, и ее ты не будешь любить, ты не можешь ее любить, пока я живу на свете!.. Чего ж ты молчишь? Разве это сегодня только сделалось! Мы страдаем все трое хочешь, будем счастливы двое? Ну...

Долинский, не отрывая рук от глаз, уныло качал головою.

- Я ведь видела, как ты хотел целовать мое лицо,- проговорила Дора, поворачивая к себе за плечо Долинского,- ну, вот оно - целуй его: я люблю тебя.

- Дора, Дора, что вы со мной делаете? - шептал Долинский, еще крепче прижимая к лицу свои ладони.

Дорушка не проронила ни слова, но Долинский почувствовал на своих плечах обе ее руки и ее теплое дыхание у своего лба.

- Дора, пощадите меня, пощадите! Это выше сил человеческих,- выговорил, задыхаясь, Долинский.

- Незачем! - страстно произнесла Дора и, сильно оторвав руки Долинского, жарко поцеловала его в губы.

- Любишь? - спросила она, откинув немножко свою голову.

- Ну, будто вы не видите! - робко отвечал Долинский, трепетно наклоняя свое лицо к руке Доры.

Даша тихонько отодвинула его от себя и, глядя ему прямо в глаза, проговорила:

- А Аня? Долинский молчал.

- Долинский, а что же Аня?

- Вы надо мной издеваетесь,- проронил, бледнея, Долинский.

- Она тебя так любит...

- О, боже мой, какие злые шутки!

- А я люблю тебя еще больше,- досказала Дора.- Я люблю тебя, как никто не любит на свете; я люблю тебя, как сумасшедшая, как бешеная!

Дора неистово обхватила его голову и впилась в него бесконечным поцелуем.

- Небо... небеса спускаются на землю! - шептала она, сгорая под поцелуями.

Лепет прерывал поцелуи, поцелуи прерывали лепет. Головы горели и туманились; сердца замирали в сладком томленьи, а песочные часы Сатурна пересыпались обыкновенным порядком, и ночь раскинула над усталой землей свое прохладное одеяло. Давно пора идти было домой.

- Боже, как уже поздно! - сказал Долинский.

- Пойдем,- тихо отвечала Даша.

Они встали и пошли: Даша шла, облокачиваясь на руку Долинского; он шагал уныло и нерешительно.

- Постой! - сказала Даша.

- Что вы хотите?

- Устала я. Ноги у меня гнутся.

Они постояли молча и еще тише пошли далее.

На земле была тихая ночь; в бальзамическом воздухе носилось какое-то животворное влияние и круглые звезды мириадами смотрели с темно-синего неба. С надбережного дерева неслышно снялись две какие-то большие птицы, исчезли на мгновение в черной тени скалы и рядом потянули над тихо колеблющимся заливцем, а в открытое окно из ярко освещенной виллы бояр Онучиных неслись стройные звуки согласного дуэта.