Николай Лесков - Обойденные

- И боишься?

- Чего?

- Прошлого.

- Бог знает, что тебе сегодня кажется.

- То, что есть на самом деле, мой милый.

- Напрасно; я только думаю, что честнее было бы с нашей стороны обо всем написать...

Даша задумалась и потом, вздохнув, сказала:

- Я сама знаю, что нужно делать. Вечером, по обыкновению, они сидели на холмике и в первый раз порознь думали.

- Ты ничего не работаешь? - спросила Даша.

- Ничего, Дора.

- Я тоже ничего.

- Что ж тебе работать?

- А деньги у нас есть еще?

- Не беспокойся, есть.

- Работай что-нибудь, а то мне стыдно, что я мешаю тебе работать.

- Чем же ты-то мешаешь?

- Да вот тем, что все ты возле меня вертишься.

- Где ж мне еще быть, Дора?

- И это, конечно, правда,- сказала с задумчивой улыбкой Даша и, не спеша пригнув к себе голову Долинского, поцеловала его и вздохнула.

Тихо они встали и пошли домой.

- Какой ты покорный! - говорила Даша, усевшись отдохнуть на диване и пристально глядя на Долинского.- Смешно даже смотреть на тебя.

- Даже и смешно?

- Да как же! Не курит, не ходит никуда, в глаза мне смотрит, как падишаху какому-нибудь.

- Это все тебе так кажется.

- Зачем ты перестал курить?

- Наскучило.

- Врешь!

- Право, наскучило.

- Право, врешь. Ну, говори правду. Чтобы дыму не было - да?

Долинский улыбнулся и качнул в знак согласия головой.

- Чем ты меня любишь?

- Как чем?

- Ведь у тебя сердце все размененное, а любить можно раз в жизни,-сказала, смеясь, Даша.

- Ну, почему ж я это знаю.

- А что, если б я умерла? Долинский даже побледнел.

- Полно, полно, не пугайся,- отвечала Даша, протягивая ему свою ручку.-Не сердись - я ведь пошутила.

- Какие же шутки у тебя!

- Вот странный человек! Я думаю, я и сама не имею особенного влечения умирать. Я боюсь тебя оставить. Ты с ума сойдешь, если б я умерла!

- Боже спаси.

- Буду жить, буду жить, не бойся.

Утром Нестор Игнатьевич покойно спал в ногах на Дорушкиной постели, а она рано проснулась, села, долго внимательно смотрела на него, потом подняла волосы с его лица, тихо поцеловала его в лоб и, снова опустившись на подушки, проговорила:

- Боже мой! Боже мой! Что с ним будет? Что мне с ним сделать?

Опять все за грудь стала Даша частенько потрогиваться, как только оставалась одна. Но при Долинском она, по-прежнему, была веселою и покойною, только, кажется, становилась еще нежнее и добрее.

- Напишу я, Даша, Анне,- говорил ей Долинский.

- Что ж ты ей напишешь?

- Что я тебя больше всего на свете люблю.

- Она это и так знает! - улыбаясь, ответила Даша.

- Почему ты думаешь?

- Я это знаю.

- Все же надо написать что-нибудь.

- Нечего писать что-нибудь.

- Нет, по-моему, все-таки лучше писать ничего, чем ничего не писать.

- Подожди. Я напишу сама,- отвечала после минутной паузы Дора.

А все не писала.

Глава третья

ЦВЕТУТ В ПОЛЕ ЦВЕТИКИ ДА ПОМЕРКНУТ

Март прошел. Даше уже невмоготу стало скрывать своего нездоровья, и с лица она стала изменяться.

- Весна, верно, у нас начинается,- сказала она один раз Долинскому.

Долинский понял Дашино вступление и мгновенно побледнел.

- Слабость у меня какая-то во всем теле,- пояснила Дора.

- Что с тобою?

- Ничего, а так - слабость.

- Господи! Дорушка! Счастье мое, да что ж это с тобой?

- Ничего, ничего. Слабость маленькую все чувствую, и больше ничего.

А доктора звать ни за что не хотела.

Кашель стал появляться, и жар по ночам обнаруживался.

- Какой ты забавный! - говорила Даша, откашливаясь, смотря на Долинского.- Я кашляю, а его точно давит что-нибудь - откашливается по обязанности. Ну, чего ты морщишься? - весело спросила она и засмеялась.

- Не смейся так, Дора.

- Чего ж плакать, мой друг?

- Боюсь я за тебя.

- Чего? Что я умру?

Долинский смотрел на нее молча и менялся в лице.

- Ты умри со мной.

- Полно шутить.

- Ага! Любишь, любишь, а умирать вместе не хочешь,- говорила Дора, играя его волосами.

У Долинского навернулись слезы, и он отвечал:

- Нет, хочу.

- А лжешь!

- Да полно ж тебе меня мучить, Дора.

- Не мучить! Ну, хорошо, ну, слушай. Дорушка повернулась к нему лицом и сказала:

- Вот, мой друг, что сей сон обозначает... Дорушка снова остановилась.

- Да что же ты хочешь сказать? - нетерпеливо спросил Долинский, отирая выступавший у него на лбу холодный пот.

- А то, мой милый, что... не обращай ты внимания, если тебе когда-нибудь кажется, что я будто стала холодна, что я скучаю... Мне все стало очень тяжело; не могу я быть и для тебя всегда такою, какою была. И для любви тоже силы нужны.

- Да что же с тобой такое?

- Дурно.

- Господи! Что же такое? Что?

- Давно дурно.

- Чего ж ты молчала?

- Это все равно.

- Как, все равно?

- Ничто мне не поможет.

- Ты себе сочиняешь,- сказал, вскочив, Долинский.

Даша молчала.

- Иди, ложись спать и дай мне уснуть, - сказала она через минуту.

Долинский в раздумье сел у ее ног.

- Ложись тут и спи,- сказала опять Даша, указывая на место у своих ног.

По дрожащим и жарким губам Долинского, которыми он прикоснулся к руке Даши, она догадалась, что он расстроен до слез, и сказала:

- Пожалуйста, пусть будет очень тихо, мне хочется крепко уснуть.

Глава четвертая

ПРИГОВОР

Утром Долинский осторожно вышел из комнаты и отправился к доктору.

В двенадцать часов явился доктор и, долгонько посидев у Даши, вошел в комнату Нестора Игнатьевича, написал рецепт и уехал, а Даша повеселела как будто.

- Ну, чего ты так раскис! - говорила она Долинскому.- Все хорошо, я сама напрасно перепугалась. Поживем еще, поцарствуем.

Долинский только руки ее целовал. Он хотел надеяться и не смел верить.

- Ну, ну, полно же. А ты вот что сделай для меня. Принеси мне нашу казну.

- Денег еще много.

- Посмотрим.

Денег, точно, было около двух тысяч франков.

- Мало. Ты должен для меня заработать много. У меня есть к тебе просьба.

- Приказывай, Даша.

- Заработай мне денег. Мне деньги нужны.

- Выдумываешь что-нибудь.

- Право, нужны: наряжаться хочу.

- Ну, хорошо, я буду работать, а ты скажи, на что тебе деньги нужны?

- Видишь, пора нам и за дело браться. Ты работай свою работу, а я на первые же деньги открываю русский, этакий, знаешь, пока маленький ресторанчик.

Долинский рассмеялся.

- Ничего нет смешного! Я не меньше тебя заработаю. Англичане же все ходят есть ростбиф в своем трактире.

- Ну?

- А у меня будет солонина, окрошка, пироги, квас, полотки; не бойся, пожалуйста, я верно рассчитала. Ты не бойся, я на твоей шее жить не стану.-Я бы очень хотела... детей учить, девочек; да, ведь, не дадут. Скажут, сама безнравственная. А трактирщицей, ничего себе, могу быть - даже прилично.

Долинский еще искреннее рассмеялся.

- Ничего, ничего,- говорила с гримаской Дора.- Ведь, я всегда трудилась и, разумеется, опять буду трудиться. Ничего нового! Это вы только рассуждаете, как бы женщине потрудиться, а когда же наша простая женщина не трудилась? Я же, ведь, не барышня; неужто же ты думаешь, что я шла ко всему, не думая, как жить, или думая, по-барски, сесть на твою шею?