Николай Лесков - Обойденные

Мне вас не с кем делить,

Я один, а кругом все чужие.

Много мук вызнал я,

Был и друг у меня,

Но надолго нас с ним разлучили.

Там под черной сосной,

Над шумящей волной

Друга спать навсегда положили.

- Нравится это вам? - спросила, быстро повернувшись лицом к Долинскому, Вера Сергеевна.

- Вы очень хорошо поете.

- Да, говорят. Хотите еще что-нибудь в этом роде?

- Я рад вас слушать.

- Так в этом роде, или в другом?

- Что вы хотите, Вера Сергеевна. В этом, если вам угодно,- добавил он через секунду.

Вьется ласточка сизокрылая

Под моим окном одинешенька;

Под моим окном, под косящатым,

Есть у ласточки тепло гнездышко.

Вера Сергеевна остановилась и спросила:

- Нравится?

- Хорошо,- отвечал чуть слышно Долинский. Вера Сергеевна продолжала:

Слезы горькие утираючи,

Я гляжу ей вслед вспоминаючи...

У меня была тоже ласточка,

Сизокрылая душа-пташечка,

Да свила уж ей судьба гнездышко,

Во сырой земле вековечное.

- Вера! - крикнула из гостиной Серафима Григорьевна.

- Что прикажете, madam?

- Терпеть я не могу этих твоих панихид.

- Это я для m-r Долинского, maman, пела,- отвечала Вера Сергеевна, и искоса взглянула на своего вдруг омрачившегося гостя.

- Другого голоса недостает, я привыкла петь это дуэтом,- произнесла она, как бы ничего не замечая, взяла новый аккорд и запела: "По небу полуночи".

- Вторите мне, Долинский,- сказала Вера Сергеевна, окончив первые четыре строфы.

- Не умею, Вера Сергеевна

- Все равно, как-нибудь.

- Да я дурно пою.

- Ну, и пойте дурно.

Онучина взяла аккорд и остановилась.

- Тихонько будем петь,- сказала она, обратясь к Долинскому.- Я очень люблю это петь тихо, и это у меня очень хорошо идет с мужским голосом.

Вера Сергеевна опять взяла аккорд и снова запела; Долинский удачно вторил ей довольно приятным баритоном.

- Отлично! - одобрила Вера Сергеевна.

Она артистично выполнила какую-то трудную итальянскую арию и, взяв непосредственно затем новый, сразу щиплющий за сердце аккорд, запела:

Ты не пой, душа девица,

Песнь Италии златой,

Очаруй меня, певица,

Песнью родины святой.

Все родное сердцу ближе,

Сердце чувствует сильней.

Ну, запой же! Ну, начни же!

"Соловей, мой соловей".

Долинский не выдержал и сам без зова пристал к голосу певицы, тронувшей его за ретивое.

- Charmant! Charmant! {Восхитительно! Восхитительно! (франц.)} произнес чей-то незнакомый голос, и с террасы в залу вступила высокая старушка, со строгим, немножко желчным лицом, в очках и с седыми буклями. За нею шел молодой господин, совершеннейший петербургский comme il faut настоящего времени.

Это была княгиня Стугина, бывшая помещица, вдова, некогда звезда восточная, ныне бог знает что такое - особа, всем недовольная и все осуждающая. Обиженная недостатком внимания от молодой петербургской знати, княгиня уехала в Ниццу и живет здесь четвертый год, браня зауряд все русское и все заграничное. Молодой человек, сопровождающий эту особу, был единственный сын ее, молодой князь Сергей Стугин, получивший место при одном из русских посольств в западных государствах Европы. Он ехал к своему месту и завернул на несколько дней повидаться с матерью.

Онучины очень обрадовались молодому князю: он был свежий гость из России и, следовательно, мог сообщить самые свежие новости, что и как там дома. Сергей Стугин был человек весьма умный и, очевидно, не кис среди мелких и однообразных интересов своей узкой среды бомонда, а стоял au courant {в курсе (франц.)} с самыми разнообразными вопросами отечества.

- Крестьяне даже мои, например, крестьяне не хотят платить мне оброка,-жаловалась Серафима Григорьевна.- Скажите, пожалуйста, отчего это, князь?

- Вероятно, в том выгод не находят,- отвечала вместо сына старуха Стугина.

- Bon {хорошо (франц.)}, но что же делать, однако, должны мы, помещики? Ведь нам же нужно жить?

- А они, я слышала, совсем не находят и в этом никакой надобности,-опять спокойно отвечала княгиня.

Молодой Стугин, Вера Сергеевна и Долинский рассмеялись.

Серафима Григорьевна посмотрела на Стугина и понюхала табаку из своей золотой табакерки.

- Ваша maman иногда говорит ужасные вещи,- отнеслась она шутливо к князю.- Просто, самой яростней демократкой является.

- Это неудивительно, Серафима Григорьевна. Во-первых, maman, таким образом, не отстает от отечественной моды, а во-вторых, и, в самом деле, какой же уж теперь аристократизм? Все смешалось, все ровны становимся.

- Кнутьями более никого, славу богу, не порют,- подсказала старая княгиня.

- Мужики и купцы покупают земли и становятся такими же помещиками, как и вы, и мы, и Рюриковичи и Гедиминовичи,- досказал Стугин.

- Ну... ведь в вас, князь, в самом есть частица рюриковской крови,-добродушно заметила Онучина.

- У него она, кажется, в детстве вся носом вытекла,- сказала княгиня, не то с неуважением к рюриковской крови, не то с легкой иронией над сыном.

Старая Онучина опять понюхала табаку и тихо молвила:

- Говорят... не помню, от кого-то я слышала: разводы уже у нас скоро будут?

- Едва ли скоро. По крайней мере, я ничего не слыхал о разводах,-отвечал князь.

- Это удивительно! Твой дядюшка только о них и умеет говорить,- опять вставила Стугина.

Князь улыбнулся и ответил, что Онучина говорит совсем не о полковых разводах.

- Ах, простите, пожалуйста! - серьезно извинялась княгиня.- Мне, когда говорят о России и тут же о разводах - всегда представляется, плацпарад, трубы и мой брат, Кесарь Степаныч, с крашеными усами. Да и на что нам другие разводы? Совсем не нужно

- Совершенно лишнее,- поддерживал князь.- У нас есть новые люди, которые будут без всего обходиться.

- Это нигилисты? - воскликнула m-lle Вера.- Ах, расскажите, князь, пожалуйста, что вы знаете об этих забавных людях?

Князь не имел о нигилистах чудовищных понятий, ходивших насчет этого странного народа в некоторых общественных кружках Петербурга. Он рассказывал очень много курьезного о их нравах, обычаях, стремлениях и образе жизни. Все слушали этот рассказ с большим вниманием; особенно следил за ним Долинский, который узнавал в рассказе развитие идей, оставленных им в России еще в зародыше, и старая княгиня Стугина, Серафима Григорьевна, тоже слушала, даже и очень неравнодушно. Она не один раз перебивала Стугина вопросом:

- Ну, а позвольте, князь... Как же они того, что, бишь, я хотела это спросить?..

Стугин останавливался.

- Да, вспомнила. Как они этак...

- Живут?

- Нет, не живут, а, например, если с ними встретишься, как они... в каком роде?

Князь не совсем понял вопрос; но его мать спокойно посмотрела через свои очки и подсказала:

- Я думаю, должно быть что-нибудь в роде Ягу, которые у Свифта.