Николай Лесков - Полунощники (Пейзаж и жанр)

Я просто залилась слезами и кричу Мирошке:

"Мирон, батюшка, да имей же хоть ты бога в сердце своем, бей ты своих фетюков без жалости, чтобы мне хоть на пятую ажидацию шибче всех подскочить, и не давай другим ходу! Я тебе две пунцовки, дам".

Мирон отвечает: "Хорошо! Формально дам ходу!" И так нахлестал фетюков во всю силу, что они понеслись шибче тарабахов, и в одном месте старушонку с ног сшибли, да скорей в сторону, да боковым переулком - опять догнали, и как передняя карета стала подворачивать, Мирон ей наперерез и что-то враз им и обломал... Так зацепил, что чужая карета набок, а наша только завизжала.

Кучера стали ругаться.

Городовые наших лошадей сгребли под уздицы и Миронов адрес стали записывать.

А он уж опять выходит, но тут я скорей дверцы настежь и прямо к нему.

"Так и так, - говорю, - что же вы изволили нам обещать к купцам Степеневым... Они люди выдающиеся, и с самого утра у них всеобщая ажидация".

А он на меня смотрит, как голубок в усталости или в большом изумлении, и говорит:

"Ну так что ж такое? Ведь я уже сегодня у Степеневых был".

"Когда же? - говорю, - Помилуйте! Нет, вы еще не были".

Он вынул книжку, поглядел и удостоверяется:

"Степеневы?"

"Да-с".

"Купцы?"

"Выдающиеся купцы".

"Да, вот они... выдающиеся... Они у меня и зачеркнуты... В книжечке их имя зачеркнуто. Значит, я у Степеневых был".

"Нет, - говорю, - помилуйте. Это немыслимо, Я от вас ни на минуту не отстаю с самого утра".

"Да я у самых первых у Степеневых был. И семейство помню: старушка такая в темном платочке меня к ним возила".

Я догадалась, кто эта старушка! Это та, перед которой я о выдающейся фамилии Степеневых говорила.

"Это, - говорю, - обман подведен; она не от Степеневых, Степеневы совсем не там и живут, где вы были",

Он только плечом воздвигнул и говорит:

"Ну что ж теперь делать! Теперь еще подождите ;я здесь справлюсь и с вами поеду",

Я опять осталась ждать на шестую ажидацию, и тут я только поняла, какие бывают на свете народы, как эти басомпьеры! Их совокупившись целая артель и со старостой, который надо мною про семь спящих дев-то ухмылялся, - это он -и есть, аплетического сложения, с выдающимся носом. Бродяжки они, гольтепа, работать не охотники, и нашли такое занятие, что подсматривают... и вдруг скучатся толпучкой, и никому сквозь их не пролезть... Если им дашь - они к той карете так его и насунут, а не дашь - станут отодвигать... и..

- Типун! - пошутила Аичка.

- Типун. Мне уж после старушка одна рассказала:

"Полно тебе, говорит, дурочкой-то вослед ездить. Неужли не видишь - в ком сила! Подзови мужчину в зеленой чуйке да дай ему за труды - он его к тебе враз натиснет. Они ведь с этого только кормятся",

Я подманила этого промыслителя и дала ему гривенник, но он малый смирный - недоволен моей гривной, а просит рубль. Дала рубль - он к нашей карете ход и открыл, понапер, понапер и впихнул его в самые дверцы и крикнул:

"С богом!"

Получила и везу.

IX

Я было хотела отдельно от него ехать, как недостойная, но он, препростой такой, сам пригласил:

"Садитесь, - говорит, - вместе, ничего". Простой-препростой, а лицо выдающееся. Слушательница Марьи Мартыновны перебила ее и спросила:

- Чем же его лицо выдающееся? И мне, признаться, очень любопытно было это услышать, но рассказчица уклонилась от ответа и сказала:

- Вот завтра сама увидишь, - и затем продолжала: - Я села на переднем сиденье и смотрю на него. Вижу, устал совершенно. Зевает голубчик и все из кармана письма достает. Много, премного у него в кармане писем, и он их все вынимает и раскладывает себе на колени, а деньги сомнет этак, как видно, что они ему ничего не стоящие, и равнодушно в карман спущает и не считает, потому что он ведь из них ничего себе не берет.

- Почем вы это знаете? - протянула Аичка.

- Ах, мой друг, да в этом даже и сомневаться грешно, за это и бог накажет.

- Я и не сомневаюсь, а только я любопытствую - у него, говорят, крали кто ж это знает?

- Не думаю... не слышала.

- А -я слышала.

- Что же, он, верно, свои доложил.

- То-то.

- Да ведь это видно. Его и не занимает... Распечатает, прочитает, а деньги в карман опустит и карандашом отметит, и опять новое письмо распечатает, а между тем и шутит препросто.

- О чем же, например, шутит?

- Да вот, например, спрашивает меня: "Что же это значит? я у Степеневых, значит, еще не был?" "Наверно, - говорю, - не были". Он головой покачал, улыбнулся и смеется:

"А может быть, вы меня туда во второй раз везете?" "Помилуйте, говорю, - это немыслимо". "С вами, - отвечает, - все мыслимо". Потом опять читал, читал и опять говорит:

"А у кого ..же это, однако, я был вместо Степеневых? Вот я теперь через это замешательство не знаю, кого мне теперь в своей книжке и вычеркнуть".

Я понимаю, что ему досадно, но не знаю, что и сказать.

Аичка перебила:

- Как же он такой святой, а ничего не видит, что с ним делают!

- Ну, видишь, он полагал так, что Степеневы - это те первые, у которых он был по обману, и они его о сыне просили, что сын у них ужасный грубиян познакомился с легкомысленною женщиной и жениться хочет, а о других невестах хорошего рода и слышать не хочет.

- Отчего же, так? - спросила Аичка.

- Долг, видишь, обязанность чувствует воздержать ее в степенной жизни.

- Просто небось в красоту влюбился.

- Разумеется... Что-нибудь выдающееся . Но я опять к своему обороту; говорю, что у настоящих Степеневых сына выдающегося нет...

"А невыдающийся что же такое делает?"

Я отвечаю, что у них и невыдающегося тоже нет.

"Значит, совсем нет сына?"

"Совсем нет".

"Так зачем же вы путаете: "выдающегося", "невыдающегося"?"

"Это, извините, у меня такая поговорка. А у Степеневых не сын, а дочь, и вот с ней горе".

Он головой, уставши, покачал и спросил:

"А какое горе?"

"А такое горе, что она всему капиталу наследница, и молодая и очень красивая, но ни за что как следует жить не хочет".

Он вдруг вслушался и что-то вспомнил.

"Степеневы... - говорит. - Позвольте, ведь это именно их брат Ступин?"

Я не поняла, и он затруднился.

"Ведь мы это теперь к Ступиным?"

"Нет, к Степеневым: Ступины - это особливые, а Степеневы - особливые; вот их и дом и на воротах сигнал: "купцов Степеневых".

Он остро посмотрел, как будто от забытья прокинулся, и спрашивает:

"Для чего сигнал?"

"Надпись, чей дом обозначено".

"Ах да, вижу, надпись".

И вдруг все остальные нераспечатанные конверты собрал и в нутреной карман сунул и стал выходить у подъезда.

А народу на ажидацию у нашего подъезда собралось видимо и невидимо. Всю улицу запрудили толпучкой, и еще за нами следом четыре кареты подъехали с ажидацией.

Мы за ним двери в подъезде сильно захлопнули, и тут случилась большая досада: одной офицерше, которая в дом насильно пролезть хотела, молодец два пальца на руке так прищемил, что с ней даже сделалось вроде обморока.