Николай Лесков - Воительница

На другой день вечером ворочаюсь опять домой, застаю ее, что она опять сидит себе рубашку шьет, а на стенке, так насупротив ее, на гвоздике висит этакой бурнус, черный атласный, хороший бурнус, на гроденаплевой подкладке и на пуху. Закипело у меня, знаешь, что все это через меня, через мое радетельство получила, да еще без меня же, словно будто потоймя от меня справляет.

"Бурнусы-то, - говорю, - можно б, мне кажется, погодить справлять, а прежде б с долгами расчесться".

Она на эти мои слова сейчас опущает белу рученьку в карман; вытаскивает оттуда бумажку и подает. Смотрю, в этой бумажке аккурат тридцать и один целковый.

Взяла я деньги и говорю: "Благодарствуйте, - говорю, - Леканида Петровна". Уж "вы" ей, знаешь, нарочно говорю.

"Не за что-с, - отвечает, - а сама и глаз на меня даже с работы не вскинет; все шьет, все шьет; так игла-то у нее и летает.

"Постой же, - думаю, - змейка ты зеленая; не очень еще ты чванься, что ты со мною расплатилась".

"Это, - говорю, - Леканида Петровна, вы мне мои расходы вернули, а что ж вы мне за мои за хлопоты пожалуете?"

"За какие, - спрашивает, - за хлопоты?"

"Как же, - говорю, - я вам стану объяснять? сами, чай, понимаете".

А она это шьет, наперстком-то по рубцу водит, да и говорит, не глядя: "Пусть, - говорит, - вам за эти ваши милые хлопоты платит тот, кому они были нужны".

"Да ведь вам, - говорю, - они больше всех нужны-то были".

"Нет, мне, - говорит, - они не были нужны. А впрочем, сделайте милость, оставьте меня в покое".

Довольно с тебя этой дерзости! Но я и ею пренебрегла. Пренебрегла и оставила, и не говорю с нею, и не говорю.

Только наутро, где бы пить чай, смотрю - она убралась; рубашку эту, что ночью дошила, на себя надела, недошитые свернула в платочек; смотрю, нагинается, из-под кровати вытащила кордонку, шляпочку оттуда достает... Прехорошенькая шляпочка... все во всем ее вкусе... Надела ее и говорит: "Прощайте, Домна Платоновна".

Жаль мне ее опять тут, как дочь родную, стало: "Постой же, - говорю ей, - постой, хоть чаю-то напейся!"

"Покорно благодарю, - отвечает, - я у себя буду нить чай".

Понимай, значит, - то, что _у себя_! Ну, бог с тобой, я и это мимо ушей пустила.

"Где ж, - говорю, - ты будешь жить?"

"На Владимирской, - говорит, - в Тарховом доме".

"Знаю, - говорю, - дом отличный, только дворянки большие повесы".

"Мне, - говорит, - до дворников деда нет".

"Разумеется, - говорю, - мой друг, разумеется! Комнатку себе, что ли, наняла?"

"Нет, - отвечает, - квартиру взяла, с кухаркой буду жить".

Вон, вижу, куда заиграло! "Ах ты, хитрая! - говорю, - хитрая! - шутя на нее, знаешь, пальцем грожусь. - Зачем же, - говорю, - ты меня обманывала-то, говорила, что к мужу-то поедешь?"

"А вы, - говорит, - думаете, что я вас обманывала?"

"Да уж, - отвечаю, - что тут думать! когда б имела желание ехать, то, разумеется, не нанимала б тут квартиры".

"Ах, - говорит, - Домна Платоновна, как мне вас жалко! ничего вы не понимаете".

"Ну, - говорю, - уж не хитри, душечка! Вяжу, что ты умно обделала дельце".

"Да вы, - говорит, - что это толкуете! Разве такие мерзавки, как я, к мужьям ездят?"

"Ах, мать ты моя! что ты это, - отвечаю, - себя так уж очень мерзавишь! И в пять раз мерзавней тебя, да с мужьями живут".

А она, уж совсем это на пороге-то стоючи, вдруг улыбнулась, да и говорит: "Нет, извините меня, Домна Платоновна, я на вас сердилась; ну, а вижу, что на вас нельзя сердиться, потому что вы совсем глупы".

Это вместо прощанья-то! нравится это тебе? "Ну, - подумала я ей вслед, - глупа-неглупа, а, видно, умней тебя, потому, что я захотела, то с тобой, с умницей, с воспитанной, и сделала".

Так она от меня сошла, не то что с ссорою, а все как с небольшим удовольствием. И не видала я ее с тех пор, и не видала, я думаю, больше как год. В это-то время у меня тут как-то работку бог давал: четырех купцов я женила; одну полковницкую дочь замуж выдала; одного надворного советника на вдове, на купчихе, тоже женила, ну и другие разные дела тоже перепадали, а тут это товар тоже из своего места насылали - так время и прошло. Только вышел тут такой случай: была я один раз у этого самого генерала, с которым Леканидку-то познакомила: к невестке его зашла. С сыном-то с его я давно была знакома: такой тоже весь в отца вышел. Ну, прихожу я к невестке, мантиль блондовую она хотела дать продать, а ее и нет: в Воронеж, говорят, к Митрофанию-угоднику поехала.

"Зайду, - думаю, - по старой памяти к барину".

Всхожу с заднего хода, никого нет. Я потихонечку топы-топы, да одну комнату прошла и другую, и вдруг, сударь ты мой, слышу Леканидкин голос: "Шарман мой! - говорит, - я, - говорит, - люблю тебя; ты одно мое счастье земное!"

"Отлично, - думаю, - и с папенькой и с сыночком романсы проводит моя Леканида Петровна", да сама опять топы-топы да теми же пятами вон. Узнаю-поузнаю, как это она познакомилась с этим, с молодым-то, - аж выходит, что жена-то молодого сама над нею сжалилась, навещать ее стала потихоньку, все это, знаешь, жалеючи ее, что такая будто она дамка образованная да хорошая; а она, Леканидка, ей, не хуже как мне, и отблагодарила. Ну, ничего, не мое это, значит, дело; знаю и молчу; даже еще покрываю этот ее грех, и где следует виду этого не подаю, что знаю. Прошло опять чуть не с год ли. Леканидка в ту пору жила в Кирпичном переулке. Собиралась я это на средокрестной неделе говеть и иду этак по Кирпичному переулку, глянула на дом-то да думаю: как это нехорошо, что мы с Леканидой Петровной такое время поссорившись; тела и крови готовясь принять - дай зайду к ней, помирюсь! Захожу. Парад такой в квартире, что лучше требовать нельзя. Горничная - точно как барышня.

"Доложите, - говорю, - умница, что, мол, кружевница Домна Платоновна желает их видеть?".

Пошла и выходит, говорит: "Пожалуйте".

Вхожу в гостиную; таково тоже все парадно, и на диване ендит это сама Леканидка и генералова невестка с ней: обе кофий кушают. Встречает меня Леканидка будто и ничего, будто со вчера всего только не видались.

Я тоже со всей моей простотой: "Славно, - говорю, - живешь, душечка; дай бог тебе и еще лучше".

А она с той что-то вдруг и залопотала по-французски. Не понимаю я ничего по-ихнему. Сижу, как дура, глазею по комнате, да и зевать стала.

"Ах, - говорит вдруг Леканидка, - не хотите ли вы. Домна Платоновна, кофию?"

"Отчего ж, - говорю, - позвольте чашечку".

Она это сейчас звонит в серебряный колокольчик и приказывает своей девке: "Даша, - говорит, - напойте Домну Платоновну кофием".

Я, дура, этого тогда сразу-то и не поняла хорошенько, что такое значит _напойте_; только смотрю, так минут через десять эта самая ее Дашка входит опять и докладывает: "Готово, - говорит, - сударыня".

"Хорошо, - говорит ей в ответ Леканидка, да и оборачивается ко мне: Подите, - говорит, - Домна Платоновна: она вас напоит.".