Николай Лесков - Воительница

"Садитесь, - говорит, - сударыня, садитесь, я вас застегну".

"Узелок, - говорю, - милостивый государь, я обронила, как он, изверг, встряхнул-то меня".

"Вот, - говорит, - вам ваш узелок", - и подает.

"Ступай, подлец, - крикнул на извозчика, - да смотрри! А вы, - говорит, - сударыня, ежели он опять вас вывалит, так вы его без всяких околичностей в морду".

"Где, - отвечаю, - нам, женчинам, с ними, с мереньями, справиться".

Поехали.

Только, знаешь, на Гагаринскую взъехали - гляжу, мой извозчик чего-то пересмеивается.

"Чего, мол, умный молодец, еще зубы скалишь?"

"Да так, - говорит, - намеднясь я тут дешево жида вез, да как вспомню это, и не удержусь".

"Чего ж, - говорю, - смеяться?"

"Да как же, - говорит, - не смеяться, когда он мордою-то прямо в лужу, да как вскочит, да кричит _юх_, а сам все вертится".

"Чего же, - спрашиваю, - это он так юхал?"

"А уж так, - говорит, - видно, это у них по религии".

Ну, тут и я начала смеяться.

Как вздумаю этого жида, так и не могу воздержаться, как он бегает да кричит это _юх, юх_.

"Пустая же самая, - говорю, - после этого их и религия".

Приехали мы к дому к нашему, встаю я и говорю: "Хоша бы стоило тебя, говорю, - изверга, наказать и хоть пятачок с тебя вычесть, ну, только греха одного боясь: на тебе твой пятиалтынный".

"Помилуйте, - говорит, - сударыня, я тут ничем не причинен: этой ближней дорогой никак без вывала невозможно; а вам, - говорит, - матушка, ничего: с того растете".

"Ах, бездельник ты, - говорю, - бездельник! Жаль, - говорю, - что давешний барин мало тебе в шею-то наклал".

А он отвечает: "Смотри, - говорит, - ваше степенство, не оброни того, что он тебе-то наклал", - да с этим _нно_! на лошаденку и поехал.

Пришла я домой, поставила самоварчик и к узелку: думаю, не подмок ли товар; а в узелке-то, как глянула, так и обмерла. Обмерла, я тебе говорю, совсем обмерла. Хочу взвесть голос, и никак не взведу; хочу идти, и ножки мои гнутся.

- Да что ж там такое было, Домна Платоновна?

- Что - стыдно сказать что: гадости одни были.

- Какие гадости?

- Ну известно, какие бывают гадости: шароварки скинутые - вот что было.

- Да как же, - говорю, - это так вышло?

- А вот и рассуждай ты теперь, как вышло. Меня попервоначалу это-то больше и испугало, что как он на Неве скинуть мог их да в узелок завязать. Вижу и себе не верю. Прибежала я в квартал, кричу: батюшки, не мой узел.

"Знаем, - говорят, - что _немой_; рассказывай толком".

Рассказала.

Повели меня в сыскную полицию. Там опять рассказала. Сыскной рассмеялся.

"Это, верно, - говорит, - он, подлец, из бани шел".

А враг его знает, откуда он шел, только как это он мне этот узелок подсунул?

- В темноте, - говорю, - не мудрено, Домна Платоновна.

- Нет, я к тому, что ты говоришь извозчик-то: не оброни, говорит, что накладено! Вот тебе и накладено, и разумей, значит, к чему эти его слова-то были.

- Вам бы, - говорю, - надо тогда же, садясь в сани, на узелок посмотреть.

- Да как, мой друг, хочешь смотри, а уж как обмошенничать тебя, так все равно обмошенничают.

- Ну, это, - говорю, - уж вы того...

- Э, ге-ге-ге! Нет, уж ты сделай свое одолжение: в глазах тебя самого не тем, чем ты есть, сделают. Я тебе вот какой случай скажу, как в глаза-то нашего брата обделывают. Иду я - вскоре это еще как из своего места сюда приехала, - и надо мне было идти через Апраксин. Тогда там теснота была, не то что теперь, после пожару - теперь прелесть как хорошо, а тогда была ужасная гадость. Ну, иду я, иду себе. Вдруг откуда ни возьмись молодец этакой, из себя красивый: "Купи, - говорит, - тетенька, рубашку". Смотрю, держит в руках ситцевую рубашку, совсем новую, и ситец преотличный такой - никак не меньше как гривен шесть за аршин надо дать.

"Что ж, - спрашиваю, - за нее хочешь?"

"Два с полтиной".

"А что, - говорю, - из половинки уступишь?"

"Из какой половины?"

"А из любой, - говорю, - из какой хочешь". Потому что я знаю, что в торговле за всякую вещь всегда половину надо давать.

"Нет, - отвечает, - тетка, тебе, видно, не покупать хороших вещей", - и из рук рубашку, знаешь, дергает.

"Дай же", - говорю, потому вижу, рубашка отличная, целковых три кому не надо стоит.

"Бери, - говорю, - рупь".

"Пусти, - говорит, - мадам!" - дернул и, вижу, свертывает ее под полу и оглядывается. Известное дело, думаю, краденая; подумала так и иду, а он вдруг из-за линии выскакивает: "Давай, - говорит, - тетка, скорей деньги. Бог с тобой совсем: твое, видно, счастье владеть".

Я ему это в руки рупь-бумажку даю, а он мне самую эту рубаху скомканную отдает.

"Владай, - говорит, - тетенька", а сам верть назад и пошел.

Я положила в карман портмоне, да покупку-то эту свою разворачиваю, ан гляжу - хлоп у меня к ногам что-то упало. Гляжу - мочалка старая, вот что в небели бывает. Я тогда еще этих петербургских обстоятельств всех не знала, дивуюсь: что, мол, это такое? да на руки-то свои глядь, а у меня в руках лоскут! Того же самого ситца, что рубашка была, так лоскуток один с пол-аршина. А эти меренье приказчики грохочут: "К нам, - трещат, тетенька, пожалуйте; у нас, - говорят, - есть и фас-канифас и для глупых баб припас". А другой опять подходит: "У нас, - говорит, - тетенька, для вашей милости саван есть подержанный чудесный". Я уж это все мимо ушей пущаю: шут, думаю, с вами совсем. Даже, я тебе говорю, сомлела я; страх на меня напал, что это за лоскут такой? Была рубашка, а стал лоскут. Нет, друг мой, они как захотят, так все сделают. Ты Егупова полковника знаешь?

- Нет, не знаю.

- Ну как, чай, не знать! Красивый такой, брюхастый: отличный мужчина. Девять лошадей под ним на войне убили, а он жив остался: в газетах писано было об этом.

- Я его все-таки, Домна Платоновна, не знаю.

- Что нам с ним один варвар сделал? Это, я тебе говорю, роман, да еще и романов-то таких немного - на театре разве только можно представить.

- Матушка, - говорю, - вы уж не мучьте, рассказывайте!

- Да, эту историю уж точно что стоит рассказать. Как он только называется?.. есть тут землемер... Кумовеев ни то Макавеев, в седьмой роте в Измайловском он жил.

- Бог с ним.

- Бог с ним? Нет, не бог с ним, а разве черт с ним, так это ему больше кстати.

- Да это я только о фамилии-то.

- Да, о фамилии - ну, это пожалуй; фамилия ничего - фамилия простая, а что сам уж подлец, так самый первый в столице подлец. Пристал: "Жени меня, Домна Платоновна!"

"Изволь, - говорю, - женю; отчего, - говорю, - не женить? - женю".

Из себя он тварь этакая видная, в лице белый и усики этак твердо носит.

Ну, начинаю я его сватать; отягощаюсь, хожу, выискала ему невесту из купечества - дом свой на Песках, и девушка порядочная, полная, румяная; в носике вот тут-то в самой в переносице хоть и был маленький изъянец, но ничего это - потому от золотухи это было. Хожу я, и его, подлеца, с собою вожу, и совсем уж у нас дело стало на мази. Тут уж я, разумеется, надзираю за ним как не надо лучше, потому что это надо делать безотходительно, да уж и был такой и слух, что он с одной девицей из купечества обручившись и деньги двести серебра на окипировку себе забрал, а им дал женитьбенную расписку, но расписка эта оказалась коварная, и ничего с ним по ней сделать не могли. Ну, уж знавши такое про человека, разумеется, смотришь в оба - нет-нет да и завернешь с визитом. Только прихожу, сударь мой, раз один к нему - а он, надо тебе знать, две комнаты занимал: в одной так у него спальния его была, а в другой вроде зальца. Вхожу это и вижу, дверь из зальцы в спальню к нему затворена, а какой-то этакой господин под окном, надо полагать вояжный [путешествующий, проезжий (франц.)]; потому ледунка (*12) у него через плечо была, и сидит в кресле и трубку курит. Это-то вот он самый, полковник-то Егупов, и будет.