Эдуард Лимонов - Стена плача

Эдуард Лимонов

СТЕНА ПЛАЧА

Рю де Лион, ведущая от Лионского вокзала к площади Бастилии, -- улица грязная, пыльная и неприятная. Она широка и могла бы носить звание повыше, авеню например, но никто никогда ей такого звания не даст. Любому планировщику станет стыдно. Ну что за авеню при таком плачевном виде! Только одна сторона рю де Лион полностью обитаема -- нечетная. По четной стороне, от пересечения с авеню Домэсниль и до самой Бастилии тянулась ранее однообразная каменная колбаса виадука, -- останки вокзала Бастилии. Раздувшуюся в вокзал часть колбасы занимало заведение, именуемое "Хоспис 15-20". В нем (если верить названию) должны были содержаться беспомощные долгожители и беспомощные больные. Сейчас на месте "Хоспис 15-20" лениво достраиваются игрушечные кубики и сферы Парижской Новой оперы. То есть местность все еще плохообитаема.

Я изучил коряво-булыжную старую улицу по несчастью. В первые годы моей жизни в Париже мне приходилось каждые три месяца посещать ту сторону города. На рю Энард помещался (и помещается) центр приема иностранцев. Там, выстояв полдня в очереди, я получал (цвет варьировался в соответствии с тайным кодом полицейских бюрократов) повестку в префектуру для продления расэписсэ. Живя в третьем, я был обязан тащиться в двенадцатый арондисмант к фликам. Таков был регламент и таким он остался. Флики нас не спрашивают, куда нам удобно ходить. Чтобы добраться к ним, я мог или "взять" метро до станции Реюйи-Дидро, или мог достичь достичь их более коротким путем по рю Фобур Сент-Антуан, она с ее мебельными магазинами была веселее, обжитее и чище; и позже повернуть на рю Рейи, и только. Однако я предпочитал рю де Лион. Дело в том, что на рю де Лион был магазин оружия.

Оружейных магазинов у нас в Париже немало. Оружие, продающееся в них, одинаково недоступно личностям без паспортов, с легкомысленными бумажками вместо, сложенными вчетверо. И личностям с паспортами оружие малодоступно, верно, однако индивидуум без паспорта воспринимает оружие более страстно. Мне нужно было приблизится к магазину на рю де Лион, набраться сил. Перед тем как идти к фликам, в унизительную очередь, меж тел национальных меньшинств, стоять среди перепуганных черных, вьетнамцев, арабов всех мастей и прочих (но ни единого белого человека... один раз заблудившаяся скандинавская старушка, и только!), я шел прямиком к двум заплеванным грязью от тяжелых автомобилей, запыленным витринам тяжелого стекла. Разоруженный, как солдат побежденной армии, я стоял, руки в карманы, ветер в ухо, ибо нечему остановить ветер на широкой рю де Лимон, и жадно глядел на "смит энд вессоны", "кольты", "вальтеры", "браунинги" фирмы "Херсталь", израильскую митральез "узи"... "Тир ан рафаль", -- хвастливо сообщала прилепленная под митральез этикетка. Очередями, думал я, очередями... ха... Сгустившаяся в стальных машинках сила, власть, минимизированная до размеров тесно пригнанных друг к другу металлических мускулов, гипнотизировала меня. Уже отойдя было с десяток шагов, я возвращался, утешая себя гипотезой, что именно сейчас в центре приема иностранцев пик наплыва посетителей, благоразумней подождать чуть-чуть, и опять прилипал к стеклу. Нет, я ни разу не вошел в магазин, ибо твердо знал, что ничего, кроме ножа, не смогу у них купить... С моей рэсэписсэ, без национальности, они мне не продадут и охотничьего ружья. Да мне и не нужно было охотничье ружье, и нож мне был не нужен, у меня было два ножа... Я бы приобрел митральез "узи", если бы имел возможность. И кое-что еще... Я не фантазировал, стоя у витрины, я всегда решительно пресекал свои фантазии в зародышевом их состоянии... Дальше обладания "узи" мои фантазии не разу не забрались. В детстве сына обер-лейтенанта (такое звание, я с удовольствием обнаружил, оказалось, было у моего папы в переводе на немецкий. Я прочел в своей биографии, в каталоге немецкого издательства "Р..", что я сын обер-лейтенанта) меня окружало оружие. Пистолет ТТ, позже отца вооружили пистолетом Макарова, автомат и пулемет Калашникова, я на них даже внимания не обращал! В одиннадцать лет я гонял по улицам с бельгийским "браунингом" -сосед майор арендовал мне его на день, вынимая патроны. Когда однажды, я помню, мама Рая не возвратилась домой к десяти вечера, задержалась в очереди (за мебелью!), отец сунул в карман пистолет, и мы отправились в темноту Салтовского поселка искать маму. Двое мужчин. Только в детстве, в той стороне на востоке, я немного принадлежал к власти через обер-лейтенанта папу Вениамина и его пистолет системы Макарова, девятимиллиметровая пуля с великолепной убойной силой плясала в кармане папиных галифе при ходьбе, и не одна, но в хорошей и многочисленной компании. Мы шли по Материалистической улице, в темноте, два-три фонаря, и под каждым топтались большие зловещие дяди. Но мы не боялись их, с нами была машинка...

Ветер врезал мне в ухо горстью пыли, и я вернулся с Салтовского поселка на рю де Лион. Рядом стоял сутулый арабский дядька с большим, покрасневшим от холода носом, в потрепанной шапке из цигейки. И неотрывно глядел на отливающую матовой синевой жилистость карабина. Взгляд у него был грустный. Мы коротко переглянулись, без улыбки, но с симпатией, никто ничего не сказал, и я отошел ко второй витрине, целомудренно оставив его наедине с карабином. Так оставляют друга наедине с любимой девушкой.

Стоя потом в этой блядской очереди, еще даже не был открыт магазин, затылок к затылку (сейчас все это бесстыдство организовано лучше, тогда же, в панике, боясь западни со стороны новых властей, социалистов, "этранжерс" приходил едва не с рассветом, нервничали, ждали, бегали пить и отлить, доверяя свои имена соседям, топали ногами под дождем и снежной крупой), я старался думать об оружии, а не о фликах. Если не об оружии, то на военные всегда темы! Так я развлекался тем, что представлял соседей по очереди в виде солдат моего взвода, батальона, и пытался определить на взгляд, из какого типа получится какой же солдат. Некоторые из них решительно ни к черту не годились, недисциплинированных, их придется расстрелять за дезертирство после первого же боя, другие, напротив, обещали стать отличными храбрыми солдатами. Я вовсе не воображал себя полководцем, всего лишь офицером, может быть, обер-лейтенантом, как мой отец. Обер-лейтенанта, я был уверен, я был достоин. Почему? Потому что в воинской профессии, как и в мирных, ценится спокойствие, уверенность в себе, педантичность и неистерическое поведение. "Ребята меня уважали во всех странах, в которых мне привелось жить... Ребята разных социальных классов и разных степеней развития, почему же вдруг окажусь я негодным к командованию людьми с оружием? -- думал я.