Владимир Колотенко - Стена плача

Ученый, с убедительными выкладками и ссылками на авторов, известных и незнакомых мне специалистов, он говорил теперь сухо и лаконично, только факты и факты, доказательства, статистика, безупречная и безукоризненная аргументация, академическая дотошность, даты, школы, имена, все о смерти, по-русски, с привлечением общепринятых в науке штампов на латыни и греческом, на английском (punctum no return), на немецком, на французском и даже на иврите. Все о смерти. Врач! С клятвой Гиппократа в сердце. Что мы знаем о смерти? Все. Или почти все. Я знаю, что существует ген смерти, что этот ген иссякаем, конечен, что в конце концов приходит время, когда с этого загадочного гена перестает считываться информация, необходимая для поддержания жизни клетки или организма, или популяции организмов, и - все, приходит конец. Конец света, конец существованию, конец всему - бедам и радостям, счастью и страстям, умирает боль и любовь. Смерть - причина многих огорчений, но и освобождение. Человек истаивает, как отгоревшая свеча, как вчерашний снег на ладонях Бога, которые на протяжении жизни грели и ласкали его.

- Ты меня слушаешь? - спросил он, когда я размышляя, задумчиво стал рассматривать свои ногти.

- В самом деле, - сказал я, - смерть не очень приятная штука.

- На свете нет ничего интереснее, - возразил он.- Грань между жизнью и смертью неуловима только на первый взгляд...

Как и вчера ярко светило солнце, стало тепло, я расстегнул даже молнию на куртке, в огромных стеклах его массивных очков отражалась улица, это был маленький черно-белый экран, там все жило, дышало, спешило... Никаких признаков смерти.

- Лучше инсульт, чем инфаркт или язва, - продолжал рассказывать Юра, - прицельный направленный выстрел. Разрыв сосуда должен произойти в ромбе продолговатого мозга. Выстрелить надо точно в дыхательный центр или в турецкое седло, или...

- Выстрелить?

- Лучом лазера по китайскому меридиану, по точке, например, су-ляо. Это не составляет большого труда: она ведь на самом выдающемся месте!

- На каком «самом»?

- На кончике носа. Или по точке шан-син...

- Я знаю, - сказал я, - что самые жизненно-опасные точки находятся в области сердца.

- Да, лин-сюй, жу-чжун, чжоу-жу... Это область левого внутреннего кармана пиджака. Как правило, сюда и кладут пластинку... Защитную металлическую пластинку.

Юра приопустил очки и внимательно посмотрел на меня поверх оправы, словно принимая решение: продолжать свою исповедь или достаточно и того, что сказал.

- Я работаю с точкой хуэй-инь. Это самая надежная точка.

Я выжидательно молчал. Он не удержался:

- Это точка в самом центре промежности, между...

- В самом центре? Но...

Я с недоумением смотрел на него.

- В том то и дело, что с голым человеком справиться проще простого.

- А король-то голый!- воскликнул я.

- Вот именно, - сказал Юра, - голый всегда менее защищен, если не безоружен. Ну, а попасть лучом в промежность - это уже дело техники.

- Представляю себе, - сказал я, - здесь нужна изворотливость и изысканная сноровка... Мне казалось, что c носом все проще.

- Как раз нет. С носом я зачастую оставался «с носом». А вот в сауне или в бассейне, на безлюдном пляже... Мои подопечные любили большей частью проводить свой доcуг в чем мать родила. Вот я и пользовался этой их слабостью...

Он рассказывал мне о способах убийства, как рассказывают сказку о белом бычке.

- Хотя все зависит от задачи: какая смерть тебе нужна - мгновенная или через час, или два, через сутки, или к празднику Святого Петра. В этом и есть профессионализм. Это как попасть в десятку. И совершенно не важно, это клетки мозга, сердца, кишки или крайней плоти: у каждой один и тот же геном, и ему предоставлено право решать: когда и где делать дырку в сосуде!

(Тина, вдруг подумалось мне, никогда бы так подробно об этом не рассказывала. Об убийствах, о смерти. Мне стало любопытно её отношение к смерти. Спрошу при встрече, решил я).

Мы брели по какому-то тенистому малолюдному скверу, неожиданно он остановился и засунул свой кейс между ног.

- Давай я понесу, - предложил я.

- Я сам. На-ка, примерь.

Он вдруг сдернул, как скальп, с головы свои черные с проседью кудри, оказавшиеся ничем иным как обычным париком, и протянул его мне. Я смотрел на его коротко стриженную белую голову, напоминающую матовый стеклянный плафон, едва сдерживая себя от того, чтобы не расхохотаться.

- Держи, - сказал он и расхохотался сам.

Еще бы! На моем месте каждый бы был удивлен. Мы стояли и просто ржали, как кони, хватаясь за животы и корячась от смеха. Я все-таки напялил на голову этот легкий еще теплый шлем из чужих волос, и первым моим желанием было посмотреться то ли в зеркало, то ли в какую-нибудь стекляшку, чтобы увидеть, на кого же я стал похож. Я даже подбежал к стоящему в двух шагах спортивному авто, за рулем которого вальяжно восседала прекрасная брюнетка, и, упав перед ней на колено, заглянул в боковое зеркальце.

- Окей! - проговорила она, улыбаясь и показывая мне свой прекрасный кулачок с оттопыренным вверх большим пальцем. - Ты смотришься очень хорошо! И нажала на акселератор.

Юра тем временем перестал улыбаться, снял очки и своими близорукими глазами уставился на меня, ожидая, когда я, наконец, подойду к нему. Без парика и очков он выглядел совсем чужим и, пожалуй, беспомощным. Он стоял, как слепой в ожидании поводыря. Потом все оказалось до смешного просто. Оказалось, что парик и очки представляют собой некое единое устройство, объединенное тончайшим, незаметным с виду, проводком, который связан с минигенератором СВЧ, пристегнутым к внутренней подкладке его кожаной куртки. Теперь мне стало ясно, почему он не снимает ее, даже когда лежит на диване.

- Не шевелись, - сказал Юра и выждал секунду-другую, пока я осознавал происходящее.

Он подошел почти вплотную и, с той же нерешительностью, как и минуту тому назад, замер, как бы соображая про себя, совершать ли задуманное или повременить.

- Смелее, - поторопил я его, и он согласился:

- Ладно.

Я хотел было взять очки, но Юра, как и в прошлый раз, когда я пытался сдернуть их с него, чтобы заглянуть в глаза, ловко перехватил мою руку и увел в сторону.