Николай Гарин-Михайловский - Том 2. Студенты. Инженеры

В Трояновом Вале, где генерал-губернатор должен был обедать и принимать депутацию населения, сильно заволновались.

Коленьев взял на себя добровольно помогать буфетчику, чтоб обед вышел на славу.

— Вы убрали ваш участок, как невесту, а моя станция грязна, как хлев; дайте мне несколько поездов балласту, — приставал князь к уезжавшему навстречу начальству Карташеву.

— Ну, берите, — согласился Карташев и, отдав соответственные распоряжения, уехал.

На другой день, сидя с своим начальством в служебном заднем вагоне с зеркальными окнами на путь, Карташев мог наблюдать эффект, когда поезд мягко и плавно с усиленной скоростью помчался по его участку.

Молчали Савинский, Пахомов, инспектор, молчал Карташев, смущенно сгорбившись и прячась за спиной Пахомова.

Соседний начальник участка Бызов тыкал Карташева в бок и шептал:

— Вот свинью подложили! Вот подкачали!

Наконец Пахомов угрюмо спросил:

— Много такого пути у вас?

— Весь.

— И везде сплошная перемена?

— Везде.

— Уйму денег перерасходовали?

— Я из сметы не вышел.

Савинский и Пахомов молча переглянулись.

Савинский быстро встал и сказал весело:

— Нет, надо генерал-губернатора пригласить.

Он отправился и привел генерал-губернатора.

Усаживаясь, генерал-губернатор приветливо бросил Карташеву:

— С вашим покойным батюшкой, Николаем Семеновичем, мы были добрые друзья.

Но довершила эффект станция Троянов Вал.

Князь и Коленьев успели чудеса сделать.

Вся платформа станции и поезда были усыпаны свежим, еще влажным песком. Стены станции были красиво декорированы свежей зеленью.

В пассажирском зале был эффектно приготовлен стол, и весь зал был превращен в оранжерею.

Когда генерал-губернатор занялся приемом депутации, мрачный инспектор, взяв под руку Карташева, сказал:

— Вы прямо маг и волшебник. Полтора месяца всего назад мы были на этом участке, и он был сплошная мерзость запустения.

Он покачал головой.

— Вижу, вижу сам теперь, что вы не только бунтовать, но и дело делать умеете.

В это время сторож подал Карташеву две телеграммы.

Карташев прочел: «Я приехала сегодня, завтра назначен наш отъезд, была бы счастлива увидеть вас. Адель».

Вторая телеграмма была от Мани:

«Деля твоя».

Кровь сильно ударила в голову Карташева. От предыдущих всех волнений, напряжения голова его сразу заболела до тошноты, до зеленых кругов.

Инспектор отошел от него и, подойдя к Борисову, сказал:

— Что-то неладно с Карташевым, — какую-то неприятную телеграмму получил…

Борисов быстро подошел и спросил:

— В чем дело?

Карташев отвел его и рассказал, в чем дело.

— Почему же у вас такой несчастный вид?

— У меня голова вдруг так заболела, что я едва могу стоять и, во всяком случае, поспеть в Одессу никак уж не могу.

— Ну, это еще подумаем!

— Да что ж думать? На крыльях не перелетишь.

Генерал-губернатор кончил прием и сел обедать. Около него возился и ублажал его Коленьев.

Все были в восторге и от еды и от Коленьева, а когда кончился обед, все за губернатором отправились в вагоны.

— Вы оставайтесь и поезжайте в Одессу, — сказал Пахомов, ласково пожимая Карташеву руку и особенно загадочно смотря ему в глаза, — нас дальше проводит Коленьев.

Так же ласково и особенно пожал ему руку Савинский:

— Мой сердечный привет вашим.

Инспектор мрачно сказал:

— Я нарядил экстренный поезд, на котором вы успеете до завтра приехать в Одессу. Как только мы отъедем, вам этот поезд подадут.

— Я так благодарен, так благодарен, — говорил растерявшийся Карташев.

Поезд уже трогался, ему весело кивали из окон служебного вагона, и все лица были такие добрые, приветливые, ласковые, что слезы выступили на глазах Карташева, и он готов был всех их обнять и расцеловать.

Через час и Карташев уже мчался в экстренном поезде пз одного пассажирского и одного служебного вагона с большими зеркальными окнами на путь, лежа на богатом и мягком диване зрительной залы вагона. И, если бы не страшная головная боль, Карташев считал бы себя самым счастливым человеком в мире. Сознание этого счастья охватывало по временам Карташева жутким страхом, что вот сразу все это рушится и дорого придется рассчитываться за эти минуты благополучия. Головная боль являлась как бы искуплением этого полного блаженства, и, плотно прильнув к подушке, Карташев радостно мирился с ней, не думая, так как думать не мог, а угадывая завтрашний свой счастливый день, когда больше не будет болеть голова, когда он увидит и почувствует ту, которая до сих пор казалась ему такой недосягаемой и которая отныне его вечная спутница на земле. Вечная и бесконечно дорогая, которую боготворил он, молился на нее, как на светлого ангела, снизошедшего к нему, грешному, грязному, чтоб унести навсегда в светлый, чистый мир любви, правды, добра.

Так и заснул он с тяжелой головой и с легким сердцем.

И проснулся, только подъезжая к Одессе, проспав шестнадцать часов подряд.

Головной боли как не бывало. Свежий и радостный, он бросился в уборную умываться, так как поезд уже вышел с последней станции Гниляково.

Вот уже и большой вокзал. Вот мчится и извивается уже поезд между знакомыми дачами с зелеными деревьями. Опять весна, и в открытые окна несется и охватывает неуловимый аромат цветущих акаций, молодых лучей солнца, радостей жизни, и сердце тревожно и полно бьется под мерный стук колес и грохот поезда.

С размаху останавливается он в облаках пара и дыма, и уже видит Карташев в окна вагона там, на платформе, Маню и рядом с ней… его сердце замирает… Аделаида Борисовна, напряженная, робкая и радостная, ищущая его глазами.

Он спешит, качаясь еще от толчка, целует ей руку. Маня властно командует:

— Целуйтесь в губы!

И когда они исполняют ее приказание и Аделаида Борисовна при этом вся краснеет, Маня весело говорит:

— Вот так!

И все трое смеются.

С ними смеется веселое утро, смеется солнце, весь город своими звонкими мостовыми, смеющийся треск которых отчетливо разносится в раннем утре.

— Вот что, — диктует дальше Маня, — прямо отсюда пожалуйте к папе на могилу, — там никто вам мешать не будет сговориться, а я поеду домой.

И уже вдвоем только с Аделаидой Борисовной они едут, кивают головами Мане.

Маня не торопится брать себе извозчика и стоит теперь серьезная, задумчивая и долго еще смотрит им вслед.

Вот и кладбище, прямая аллея к церкви, оттуда по знакомой тропинке, держась за руки, идут Карташев и Аделаида Борисовна. Уже мелькает между деревьями мрачная, развалившаяся башня памятника, с золотой арфой когда-то на ней и улетавшим ангелом.

Вот и ограда с могилой отца, с мраморным крестом над ней.