Николай Гарин-Михайловский - Том 2. Студенты. Инженеры

— И чем то могло так оцарапнуть? — качал головой Еремей. — Та чему ж вы не гикнули, я бы лестницу приволок бы.

— Вот это верно! Пожалуйста, пока мы пойдем в дом, принесите лестницу.

Кровь перестала идти, но царапина была во всю щеку.

Скоро и Аделаида Борисовна и Карташев забыли о своем падении, отдавшись осмотру дома и рассказам.

— Вот и здесь меня раз высек отец… Господи, я, кажется, только и вспоминаю, как меня секли. Боже мой, какая это ужасная все-таки вещь — наказание. Около двадцати лет прошло, я любил папу, но и до сих пор на первом месте эти наказания и враждебное, никогда не мирящееся чувство к нему за это… Тебя, конечно, никогда не наказывали?

— Нет… Меня запирали одну, и я такой дикий страх переживала…

На лице Аделаиды Борисовны отразился этот дикий страх, и Карташев совершенно ясно представил ее себе маленьким, худеньким, испуганным ребенком, с побелевшим лицом, открытым ртом без звука, которого вталкивают в большую пустую комнату.

— А, как это ужасно! Деля, милая, мы никогда пальцем не тронем наших детей.

— О, боже мой, конечно, нет!

И они еще раз горячо поцеловались.

— Я как будто, — говорил Карташев, — теперь, когда побывал с тобой здесь, никогда с тобой не разлучался. Ах, как хорошо это вышло, что мы поехали на кладбище, сюда. Мы опять и уже вдвоем родились здесь и с этого мгновения вместе, всегда вместе пойдем по нашему жизненному пути.

Они шли, держась за руки, и она молчаливо горячим пожатием отвечала ему.

— Еще на колодезь зайдем, откуда я вытащил Жучку.

По-прежнему там было тихо и глухо.

Карташев заглянул и сказал:

— Какой мелкий: не больше сажени, а тогда казался бездной без дна. Все как-то стало меньше — и сад и дом… Все тогда было больше…

Лестница уже стояла у стены, и около нее Еремей.

И Еремей уже не тот. Еще худее, выросла большая белая борода. За Зоськой умерла и толстая мать его Настасья, звонко кричавшая, бывало, сыну:

— А сто чертей твоему батьке в брюхо!

Другая теперь, злая, как ведьма, такая же худая, как и Еремей, ест поедом покорного, тихого, всегда бессловесного Еремея.

— Как здоровье Олимпиады?

Еремей махнул рукой и ответил неопределенно:

— Живет! На базар, бес, ушла…

Карташев дал ему двадцать пять рублей, и на бесстрастном лице Еремея сверкнула радость.

— Дай, боже, — говорил он, поддерживая лестницу, — щоб счастье, богатство було, щоб не перебрали всех денег…

На этот раз и благополучно взобрались, и благополучно спустились на другую сторону.

Домой приехали только к часу.

Их встретили все с радостными возгласами, поздравлениями и вопросами, где они запропали.

— Послушай, — весело кричал издали Сережа, — поддержи коммерцию и не выдай: я держал пари на сто рублей, что вы уже обвенчались? Неужели проиграл? Войди в мое положение…

Когда подошли и увидели расцарапанное лицо Аделаиды Борисовны, опять забросали вопросами: как, что случилось? А Сережа громче всех кричал:

— Ну, я выиграл, выиграл: повенчались, и он уже побил свою жену!

Когда выяснилось, откуда эта царапина, раздался общий вопль:

— Тёма!

И все смеялись, тормошили Карташева и кричали:

— Тёма сумасшедший!

Евгения Борисовна качала головой и с ласковым упреком говорила сестре:

— Как же ты согласилась лезть на стену?

Маня кричала:

— Нет, кто, кроме Тёмы, придумает в первый же день тащить свою невесту на стену и прыгать оттуда? Во всяком случае, Деля, ты видишь, как опасно за этим господином слепо следовать. Именно с ним и надо всегда и за него и за себя все обдумывать, а иначе он заведет вас в жизни в такие круги, из которых и выхода не будет.

Аделаида Борисовна ласково и весело посмотрела на жениха и ответила:

— Куда он пойдет, туда и я пойду, и всегда будет выход.

— Деля, Деля! Погибла…

Сережа отвел брата и сказал:

— И я погиб: как теперь заплачу проигрыш?

— Кому ты проиграл?

— Положим, самому себе… От этого меняется разве что-нибудь?

— Ничего не меняется, и я плачу за тебя проигрыш.

— Я всегда знал, что ты благородный человек: давай деньги!

Когда все успокоились, Евгения Борисовна, скромно и в то же время торжественно, подошла к Карташеву и сказала своим обычным наставительным тоном, слегка картавя:

— Я поздравляю от души вас и Делю. Сделайте ее счастливой… — И, улыбаясь, прибавила: — Старайтесь больше не царапать ее: пусть этой царапиной ограничатся все неприятности вашей будущей семейной жизни…

Отъезд был назначен на другой день.

Аделаиде Борисовне надо было кое-что купить на дорогу, и после завтрака она с Карташевым поехали в город.

В магазине золотых вещей Аделаиде Борисовне понравилось миниатюрное золотое колечко с маленькой жемчужиной.

— Это детское кольцо, — сказал приказчик.

Но Аделаида Борисовна примерила, и оно нашло на ее мизинец.

Кольцо стоило восемь рублей, и Карташев купил его. Он хотел еще покупать, но Аделаида Борисовна твердо сказала:

— Это кольцо я буду всегда носить, когда вас не будет около меня, я буду смотреть на него и думать о вас. Но больше я ничего не хочу. Это такой старый и неприятный обычай дарить своей невесте.

Карташев вспомнил подарки Неручева, когда он был женихом Зины, — бриллиантовый фермуар, аметистовый прибор, — все это были такие дорогие вещи, и в то же время охватывало, смотря на них, такое тоскливое чувство, так холодно сверкали те камни, и где они теперь?

— Я тоже с вами согласен, — ответил он. И, улыбаясь ласково, тихо спросил: — Опять на «вы»?

Аделаида Борисовна покраснела и тоже улыбнулась.

В своих покупках Аделаида Борисовна серьезно и осторожно выбирала себе вещи, и непременно дешевые. Когда Карташев соблазнял ее на более дорогие, она брезгливо говорила:

— Боже сохрани.

Карташеву начинали нравиться дешевые вещи.

— Неужели, — весело спрашивал он, — ты меня научишь быть экономным? Ах, как это было бы хорошо, — это равносильно тому, чтоб не быть своим собственным рабом.

— Конечно, конечно, — говорила горячо Аделаида Борисовна.

И они решили свое будущее гнездышко устраивать как можно дешевле.

— Знаешь что, — предложил Карташев, — давай сейчас самое главное закупим, а то потом без тебя я опять увлекусь.

И они поехали покупать мебель, кровати, посуду.

Купили все очень дешевое, и только относительно рояля Карташев непременно настаивал купить не в триста рублей, как предлагала Аделаида Борисовна, а в семьсот пятьдесят.

Он говорил:

— Там, в Трояновом Вале, все развлечение наше будет музыка, ты так чудно играешь…

— Но ведь и на этом, — показывала Аделаида Борисовна на дешевое пьянино, — я так же буду играть, — оно такое маленькое, изящное, тон прекрасный, а сознание, что оно недорогое, будет еще приятнее.