Николай Гарин-Михайловский - Том 2. Студенты. Инженеры

— Не твое дело, — покраснел Карташев.

— Конечно… но дяде ты написал бы?

Карташев молчал.

— Если ты напишешь дяде, я дам тебе хоть сто рублей.

— Я не желаю больше с тобой разговаривать.

— Я должен тебе сказать, мой друг, — вспыхнул Шацкий, — что ты делаешься окончательно несносным.

Приятели поссорились.

Шацкий оделся и ушел. Перед уходом ему надо было что-то взять там, где сидел Карташев, и он, протянув руку, сухо сказал:

— Извините.

Со дня на день Карташев ждал повестки из дому, и чего бы ни дал, чтобы получить ее сегодня и, выкупив вещи, неожиданно явиться в театр и сесть в первом ряду кресел, назло Шацкому.

Но ни повестки, ни денег не было.

Пробило восемь часов. Шацкий, очевидно, в театре и теперь окончательно не придет. Надо достать денег и идти в театр, — надо без рассуждений. Висело на вешалке только осеннее пальто, которое, при общем закладе его вещей, забраковал Шацкий.

Карташев взял пальто, чтобы заложить в первой попавшейся кассе ссуд, но неожиданно встретился в передней с Корневым.

— Васька! Какими судьбами? — обрадовался Карташев.

— Да вот, к тебе. Билет на завтра в «Гугеноты» брал… Ну, думаю, чаю напьюсь.

Карташев повел Корнева к себе.

— Ты что ж сегодня не в оперетке?

Карташев весело улыбнулся.

— Я больше к Бергу не хожу.

— Вот как. Чего ж это?

— Надоело.

— Очень рад за тебя. Я никогда не мог понять этого влечения. Ну, я понимаю еще оперу, драму: там есть чем увлекаться. Но что такое оперетка? ведь это просто балаган, даже физического удовольствия нет. Я понимаю… ну тех, гусаров, им доступно все это, а ведь вы облизываетесь только…

Лица Корнева побледнело и перекосилось: он смотрел и едко и смущенно своими маленькими заплывшими глазами в глаза Карташева. Но в голосе его было столько убежденности, искренности и благорасположения в то же время, что Карташев не только не обиделся, но под впечатлением всех своих неудач ответил:

— Да, конечно.

— Ты скажи, ты был хоть раз в опере?

— Нет; да там никогда ведь билетов нет.

— Надо заранее. Я для этого сегодня и отправился. Жаль, а то бы я и тебе взял. Я, положим, имею один билет для товарища… Дать разве тебе…

— В раек? — нерешительно спросил Карташев.

— Ну, конечно… Послушай, Карташев, оставь ты холуям морочить самих себя. Право, и в райке прекрасно, а сознание, что при этом и по средствам сидишь, должно только усилить удовольствие. Я не знаю, впрочем… так моя философия, по крайней мере, говорит мне.

— Да, конечно, это важно. Что ж? Я согласен.

Корнев просидел у Карташева весь вечер. Время в разговорах летело незаметно.

— Черт его знает, — говорил Корнев, — скучная жизнь… Сегодня, как завтра, завтра, как сегодня… Я теперь перечитываю классиков…

— Мало того, что мы сами классики?

— Какие же мы сами классики? Грамматику Кюнера вызубрили…

Корнев усиленно грыз ногти, напряженно смотря перед собой.

— Глупая жизнь, — с горечью снова заговорил он. — Целый ряд вопросов… В литературе какой-то туман, недосказы, намеки и проза, проза… щедринские зайцы. Помнишь: «Сиди и дрожи, пока я тебя не съем, а может быть, ха-ха, я тебя и помилую».

— Откуда это?

— Ты, однако, ничего не читаешь… Волк зайца поймал, а есть ему не хочется, ну и говорит: сиди и дрожи. А у зайца зайчиха должна родить. Просит заяц волка отпустить его. Отпустил на честное слово.

— Ну? — заинтересовался Карташев.

— Ну, прибежал назад заяц. Сидит опять и старается и виду не подать, что вот он, заяц, слово сдержал.

Корнев опять принялся за ногти.

— Мог и не сдержать, — произнес он раздумчиво.

— Какой остроумный Щедрин!

— Да-а… Это, впрочем, не мешает тебе его не читать. Все «Рокамболей» жарите?

— Нет, надоело уж и это.

— Пора.

Пришел Шацкий.

— А-а! это вы… — небрежно ломаясь, протянул он Корневу руку в перчатке.

— Ну-с, вы собачью-то кожу снимите сперва.

Шацкий начал медленно стаскивать перчатки.

— Ну-с и что ж? Режете, потрошите и за счастье считаете, не вытирая рук, завтракать потом?

— Во-первых, не кричите.

— Я, кажется, у себя дома… а во-вторых?

— Во-вторых, оставьте нас, маленьких людей, лучше в покое.

— Понимаю…

Шацкий понюхал воздух.

— Сплетнями пахнет… успели…

Шацкий хотел сесть в кресло, но в это время Карташев, вскочив, бледный и взбешенный, бросился на него, и Шацкий, вместо того чтобы сесть, желая быстро подняться, не удержался и с креслом опрокинулся на пол.

Падение Шацкого расхолодило гнев Карташева, но Шацкий взбесился.

— Что ж ты наконец, — сказал он, поднимаясь, — окончательный разбойник?

— Молчать!..

— Ну, вот вам, извольте, — обратился Шацкий к Корневу.

— Я решительно ничего, господа, не понимаю.

— Да эта скотина воображает, что я без него тут тебе сплетничал на него…

— Об вас ни одного слова не было.

— Да и нечего говорить было, хоть бы и хотел. Что я тебе денег не дал? Во-первых, тебе на букет двадцать пять рублей дал; во-вторых, пятнадцать ты взял; в-третьих, когда ты опять попросил, я только и сказал, чтобы ты опять дяде написал…

Карташев стоял растерянный, сконфуженный и не смотрел на Корнева.

— Я сам отказался, во-первых, от твоих денег, а во-вторых, я сказал тебе, что отдам деньги не сегодня-завтра.

— Только пятнадцать.

— Все сорок.

— Это новость…

— Ну, так вот знай; а в-третьих, с получением денег я от тебя уезжаю.

— Не удерживаю.

— Тоже идиот и я был… с таким господином связаться.

— Я думаю, теперь, когда между нами все кончено, можно бы и не ругаться?

— Ну, мне пора, — поднялся Корнев и, не смотря на Шацкого и Карташева, стал прощаться.

— Прощайте, прощайте, доктор, — говорил Шацкий таким тоном, как будто ничего не произошло.

— Билет я тебе передал? — сухо спросил Корнев.

— Да; деньги тебе сейчас?

— После.

— Это куда? — поинтересовался Шацкий.

— В оперу…

— В небеса, в рай, конечно…

— Да, конечно.

— По чину?

— Да, да… — с презрением, скрываясь за дверью, ответил Корнев.

Карташев пошел его провожать. Они молча дошли до дверей.

— Это что за букет еще? — угрюмо спросил Корнев.

— Да эта дурацкая, глупая история.

Карташев смущенно наскоро рассказал, в чем дело.

Корнев сосредоточенно выслушал.

— Я советую тебе действительно поскорее разъехаться с этим господином. Ведь этак не долго и… совсем разменяться.

— Пустяки!.. Ну, посмотрел на другую жизнь. Я непременно разъедусь, как только получу деньги.

— Тебе много надо? Завтра я тебе рублей пятнадцать мог бы дать.

— Я тебе сейчас же, как получу, отдам. Я тогда сейчас же и перееду. Здесь просто клоака.

— Ну, так я завтра в театр принесу. Прощай… Послушай, ты все-таки не давай себе воли. Что ж это такое? чуть что, драться лезть. Это уж совсем какое-то юнкерство.