Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи

Но этого не случилось, бог даст, и не случится, посетителя не задавили, а к будущей выставке в провинции будет, вероятно, и дорог побольше. Тех дорог, которые создадут и свободный доступ к выставке, создадут и самых пассажиров.

Мне важен другой второстепенный из той же области вопрос — выбор места для выставки в самом Нижнем. Указывают бесполезность избранного места для города, указывают на другие места, где выставка, как памятник, сохранилась бы лучше и в то же время принесла бы больше пользы местному населению. Вопрос этот для меня, как не местного жителя, неясный, и, может быть, разные мелкие неудобства, вроде хождения по пескам выставки, укусов комаров в свое время, дороговизны и затруднения в извозчиках, риска сгореть в разных сухопутных и плавучих деревянных кострах, — все это, может быть, окупается какими-нибудь вполне основательными соображениями в пользу именно выбранного места. Хотя бы одно пространство: восемьдесят десятин! Такой кусок земли, свободный к тому же, в самом городе или поближе к нему не так легко найти. Наконец близость ярмарки, а с ней уже готового контингента обычной публики.

Что сказать о внешнем виде выставки?

Слишком много, иногда очень притом скучного дерева.

Но если надо было так скоро все сделать, то в стране, пока еще дерева и соломы, другой строительный материал — железо, камень — не так скоро и раздобудешь.

К внешней стороне, можно, пожалуй, отнести и архитектуру зданий выставки. Всякий, кто видал другие выставки, согласится, что самостоятельного в них мало. И в упрек, думаю, ставить этого нельзя: мы еще не на той степени развития, когда можем указать человечеству что-либо новое, потому что таковые указания делаются, как видим из истории, не тем, кто пожелал бы приставить палец ко лбу, а нациями, тысячелетиями проходившими тяжелый путь общечеловеческой культуры. И на этом пути постепенности и последовательности хорошо, если мы уже сумели бы только толково усвоять и воспринимать давно другими открытые Америки.

Вот и выставка.

«Художественный отдел», «Художественно-промышленный отдел»…

О художестве очень много разговоров, но художественного и на выставке и в жизни нашей, — и выставка так красноречиво говорит об этом, по-моему, — так мало, мало, мало… претензий, конечно, миллион.

Эти задами изукрашенные барельефы, бронзовые буйволы, кузнецовская безвкусица, вероятно, авторам кажутся очень высокими художественными произведениями. Не только авторам: кузнецовского товара расходится на миллионы рублей в год…

Но безвкусица, отсутствие каких бы то ни было следов художественного воспитания в культурной сытой среде — это еще цветочки в сравнении с тем, что изготовляется собственно для народа.

Посмотрите на эти все те же от века веков уродливые рисунки, — при невозможном сочетании цветов красного, желтого, зеленого, — ситца, кумача, всего того, за что десятки миллионов платит народ. Это ли не суздальская живопись?! Но фабрикант, наживающий громадные богатства от своего народа, он и не думает об этом.

Облагораживание вкуса, художники, которые гением своего творчества сумели бы претворить сырое требование города в нечто такое, что совместно с остальным воспитанием и образованием манило и звало бы к иной, более высшей жизни, создавало бы иные радости, а с ними и потребности той жизни, — какое до всего этого дело самому, без художественного чутья, без любви, фабриканту? Он только тот же грубый продукт своей среды.

С одним навозом крестьянского двора, с одними кострами из соломы и дерева, вечно горящими, с одной дикостью и нуждой от невежества — нет энергии жизни, нет любви, нет радостей.

Деревцо у окна, хорошая книга, хорошая картинка, нежный рисунок, школа с образцовым полем и ремеслами, с познанием и стремлением к прекрасному в ней — это радости, это воспитание, это путеводные звезды к иной жизни и для нищего.

Без этого и обеспеченный материально, разбогатевший, вырвавшийся из дикой обстановки нужды, всегда только кулак, только тот фабрикант, который за разными красивыми словами всегда думает только об одной наживе и ни о чем другом.

И здесь вопросы воспитания, образования, общие и для интеллигенции и для народа (несколько зерен даже отборных семян среди остального чертополоха — кулаков, густо вырастающих на плохо обработанной ниве, не многое сделают), встают во всей своей силе и неотразимости. Мне возразят: образование находится в тесной связи с благосостоянием, а в кочевьях полуголодных киргизов хоть университеты строй — ничего не выйдет, а бельгиец сам найдет дорогу к питающей его науке. Может быть, и так это и пойдет в ту область, где образование нечто такое же неизбежное, как и воздух для человека.

Мы в отделе машин, этих двигателей поездов, пароходов, фабрик, заводов.

Да, да! Здесь уже не бурлацкая лошадиная сила нужна: требуется работник-интеллигент, здесь сила вещей уже сама по себе создает образование, а с ним и самосознание.

В сравнении с этой страшной силой машин и кустарный рояль и кустарный велосипед только детская игрушка, да весь кустарный отдел только маленький, очень маленький придаток.

Да, здесь видишь силу нашего века, страшную, непоборимую силу, бесповоротно направляющую всю нашу жизнь.

Воочию здесь страшный капиталистический строй со всеми плюсами и минусами его. Где он, там, правда, царство капитала, но культурного, а потому с ним и самосознание.

Без него пустое место, без него при ста человеках на квадратную версту уже одну половину надо везти на китайский клин, а другую превращать в кустарей.

С ним в какой-нибудь Бельгии и двадцать тысяч уживаются на той же квадратной версте: и всем есть дело, и все сыты.

Сравните и согласитесь, что в смысле заполнения этой пустоты, во имя Торичеллиева закона (природа не терпит пустоты), во имя насыщаемости территории, во имя, наконец, не распределения, а накопления национальных богатств, капиталистический строй является такой страшной помпой, пред которой и кустарный промысел и китайский клин и теперь при таком населении уже являются только детскими игрушечнььми насосами.

Посмотрите, с другой стороны, сколько народу прокармливает все это машинное отделение у нас в России? Оборотный капитал одного сахарного дела составляет почти полмиллиарда. То есть тот капитал, который каждый год остается в руках работающих возле этого дела. Другое дело распределение, но это уж богатство. И с этой точки зрения, может быть, и правильная регулировка этого дела, охранение товара от полного обесценения, в интересах работающих масс является неизбежной.

Может быть, и разумная покровительственная система в таком случае неизбежна. Америка только таким путем создала свою промышленность, кроме Англии, все государства пришли каким-то роковым и неизбежным путем к той же охране.