Влас Дорошевич - Семья и школа

Вы входите в женское отделение.

Воздух с запахом винного перегара и чего-то прелого.

Ночлежницы засыпают. То здесь, то там слышится катаральный, типичный запойный кашель.

Мы проходим между рядами ночлежниц, спящих на каких-то мешках, заменяющих им матрацы. У кого башмаки, те спят в башмаках, из предосторожности, чтоб ночью не украли.

На верёвках развешено и сушится какое-то отвратительное тряпьё.

Какая-то женщина бредит во сне:

— Пойди на кухню… Перекипело всё…

Должно быть, кухарка, «сбившаяся с толку» и попавшая сюда.

Вот в корзине маленький грудной ребёнок.

Ребёнок не спит, старается выползти и наполовину свесился из корзины.

Рядом спит мать с повязанной головою.

— С перепою она. Пьёт шибко: муж у неё идёт в солдаты.

Между рядами, словно тень, неровной, шатающейся походкой пробирается опухшая с отёкшим от пьянства лицом женщина.

— Чего бродишь, окаянная?!

— О Господи, Боже мой! — бормочет пьяная баба и больше по инстинкту, чем сознавая что-нибудь, пробирается к своему месту. Она вся дрожит, её бьёт лихорадка, — типичное лихорадочное состояние алкоголиков.

— Прасковья Гуртовенко! Прасковья Гуртовенко!

По пятому громкому оклику на одном из мешков что-то зашевелилось. Раздался писк ребёнка.

И поднялась женщина, одетая в рубище.

— Я Прасковья. Чего надоть?

На «матраце», среди лохмотьев, лежит анемичная, малокровная, бледная, словно восковая, трёхлетняя девочка, её вторая дочь.

— А где твоя другая дочь, Ирина?

Не знаю почему, но мне вспоминается почему-то библейский вопрос: «Каин, где брат твой Авель?»

— А я почём знаю! Нешто её усторожишь! Пошла, должно, на Молдаванку к тётке, там и заночует!

Чтоб не беспокоить других ночлежниц, мы вызываем её в коридор.

Гуртовенко-мать типичная представительница «потерянной женщины» ночлежных домов.

Наружность мегеры, умеющей, когда нужно, прикинуться «казанской сиротой».

Она три года, как овдовела, имеет «друга сердца», ночлежника, ночующего здесь же, в этом же приюте. Пьянствует, в пьяном виде бьёт свою 11-летнюю дочь Ирину и трёхлетнюю Елену. Заставляет Ирину ходить просить милостыню, причём «для жалости» даёт ей трёхлетнюю сестрёнку. И два года тому назад заставила Ирину промышлять своим детским телом. Ирина приносит, когда 30, когда 40 копеек. И если приносит мало — Прасковья её бьёт.

— Тебя приговорили на 3 недели?

— На две!

Несчастная даже не знает, на сколько её приговорили.

— Ты заставляешь заниматься свою дочь нехорошим делом?

— И-и, что вы? Это всё девчонки наплели, наговорили! Ребёнок ещё махонький! Где ей! Наплели на меня.

— Что же, твоя дочь честная девочка?

— Известно, ещё махонькая!

— Буде врать-то, — осаживает её один из проходящих мимо ночлежников, прислушавшийся к разговору.

Гуртовенко-мать слегка конфузится.

— Это верно… В прошлом году случилось с ней это несчастье… Так я вот какими слезами тогда плакала.

Гуртовенко показывает на пальце, какими слезами она «тогда» плакала. Слёзы величиной в полпальца.

— А чтоб теперь девочка этакими вещами займалась, ничего этого нет. Наплели!

Но тут в разговор вступается и всё дело разъясняет «Васька Малый».

«Васька Малый» — детина, косая сажень в плечах. Красивый, рослый, здоровенный, балагур и весельчак.

Это человек с прошлым. Судился.

— Сколько, во всей точности не помню. Но что пять разов, это — верно.

Лишён прав за грабёж, живёт по ночлежным приютам и, по его словам, «работает».

Но что у Васьки Малого называется «работать» — разбирать не станем.

Человек здесь всё и вся знающий.

Он сразу разъясняет спор.

— Балует у неё девчонка! Это верно, что балует! Не признаётся только, вашескородие! А балует! Это вам в других ночлежных приютах их поискать надо. Здесь не ночуют теперь, боятся, недавно облава была. В других они все.

И Васька Малый перечисляет ночлежные дома.

— Там много их есть. Разного возраста. Этакие вот, этакие, этакие…

Васька Малый с улыбкой показывает от полу всё ниже и ниже.

Вы отступаете с некоторым ужасом.

Да ведь он говорит о 8-летних девочках.

Неужели это правда?

— Будьте спокойны-с? — смеётся Васька Малый.

Идём по ночлежным домам, отыскивать эти жертвы человеческого греха и преступления.

Обойдя несколько ночлежных домов, мы находим их, наконец, в одном приюте.

На сегодняшнюю ночь они скучились здесь все, — несчастные подруги Ирины Гуртовенко по ремеслу.

Девочки в возрасте от 10 до 14 лет.

От 10 до 14, но не забывайте, что они занимаются этой профессией уже по 2 года и больше.

Перед нами тот уголок ада, который Данте назвал «злой ямой».

Перед нами «злая яма» Одессы, где гибнут и нравственно и физически дети.

Как же дошли они до «жизни такой».

Ирину Гуртовенко с девятилетнего возраста начала посылать мать.

А вот Софья, русская, 14 лет, жертва семейных неурядиц.

Я не называю её фамилии, потому что её отец служит и «имеет место» в Одессе.

По её словам, она — жертва мачехи.

Отец женился на другой, мачеха её невзлюбила и стала «наговаривать». Отец, послушавшись наговоров, выгнал её из дома, отказывает в самой ничтожной помощи.

Своим ужасным ремеслом она начала заниматься из-за нужды только с января или февраля этого года.

Место её прогулок — Соборная площадь и Дерибасовская улица.

Если бы при чтении этих строк у отца явилось желание, пока ещё, быть может, не поздно, спасти свою несчастную дочь, — он может найти её в приюте «Маиорки», около Толкучего рынка.

Ите Боксерман лет десять.

Из них два она уже известна, как постоянная обитательница ночлежных приютов, — и год тому назад вступила на тот же путь, по которому идут её подруги.

Итого — восьми лет.

Отец у неё умер давно. Мать служила на месте, прислугой, а потом занялась мелкой торговлей.

Ита бежала от матери, её соблазнила подруга Энта Мехер, тогда 11-летняя девочка:

— Будем воровать, гулять!

Падение этого ребёнка произошло в Ботаническом саду.

Ита переживает первый период своего падения.

Кроме того, просит милостыню.

На заработанные «таким» образом деньги она живёт сама и отдаёт часть своему «другу сердца» Лейбе Дрогинскому, двенадцатилетнему мальчику, живущему на её средства.

Её сажали в приют для неимущих, но она бежала.

Её поймали, но в конце концов «накрутили уши» и выгнали: эта 10-летняя девочка портила других.

— Это она при вас так, присмирела, а то так ругается, что ужас!

Эта 10-летняя девочка рассказывает про своих подруг «всё», всё понимая.

— О, это будущая «Золотая ручка!» — с улыбкой кивает на неё содержатель ночлежного дома.

Эта десятилетняя девочка, год уже промышляющая развратом, держащая на свои средства «друга сердца», поражает своим ранним развитием,