Константин Станюкович - Том 10. Рассказы и повести

Капитан был чуть-чуть бледен.

— Небось боится адмирала! — шептали матросы.

Уж «Коршун» был близко и несся прямо на корму «Могучего».

— Команду во фронт!

Матросы выстроились по обеим сторонам шкафута. Офицеры — на шканцах. Капитан, старший штурман и старший офицер, повернувшись лицами к приближающемуся корвету, стояли на мостике и могли разглядеть «нового» начальника эскадры, который зорко оглядывал «Могучий».

Стояла мертвая тишина. Слышно было, как на «Коршуне» скомандовали:

— Малый ход!

«Коршун» «резал» корму «Могучего».

Все офицеры на «Могучем» держали руки у козырьков. Приложил руку к козырьку и адмирал, но, казалось, не взглянул на капитана.

Пройдя почти вплотную около «Могучего», адмиральский корвет круто повернул и пошел по борту «Могучего».

— Здорово, ребята! — раздался громкий и приятный голос адмирала.

— Здравия желаем, ваше-ство! — раздался ответный крик полутораста матросов.

«Коршун» обошел «Могучего» и бросил якорь.

В ту же минуту капитан отвалил от борта и направился к адмиралу.

Матросов распустили из фронта.

Между ними шли разговоры об адмирале. Все находили, что, судя по лицу, он с большим рассудком. Даже по голосу его нашли признаки того, что он, верно, «добер».

Еще бы! Им так хотелось, чтобы он был «добер» и освободил наконец от Собаки.

Капитан что-то долго не возвращался.

Наконец вельбот пристал.

— Была, значит, выволочка! — шепнул боцман.

Действительно, капитан взошел на палубу, видимо расстроенный.

Что-то растерянное, жалкое и недоумевающее было в его осунувшемся и словно постаревшем лице.

Он вошел в каюту, беспомощно опустился в кресло и задумался.

Наконец он переоделся и велел Никишке позвать старшего офицера.

— Не приказывайте унтер-офицерам ловить этого подлеца… Оказывается, нельзя! — с кислой усмешкой проговорил Нерешимов.

— Я уже передал ваше приказание, Петр Александрович!

— Отменить.

— Есть!

— Мичмана Неверина выпустить из-под ареста.

— Слушаю-с.

— И… и новый адмирал недоволен мною… Я, видите ли, бесцельно жесток с командой… Очень недоволен… И показал мне газеты… Нынче и газеты принимаются во внимание… Как же-с.

— Какие газеты?

— Прошлогодние, американские… когда мы были в Сан-Франциско…

— Что ж там, Петр Александрович?

— Адмирал нашел, что в газетах писали позорные обо мне вещи… Что на рейде раздавались крики наказываемых людей… Видно, не надо было пороть в чужом городе да еще у подлецов, которые всякие пустяки печатают в газетах… Это, конечно, ошибка с моей стороны… Надо было пороть в море… И адмирал — он ведь нынче против строгих наказаний, а давно ли отлично перепарывал всех марсовых, если работали на минуту позже? — так он спрашивал: правда ли хоть часть того, что описано в газетах… Я, конечно, не врал ему… Мне нечего было стыдиться… Я сказал, что действительно строго наказывал матросов и считал себя вправе наказывать, чтобы корвет был в исправном виде, как следует военному судну… И не скрыл, что хотел поймать беглеца, если консул не хотел мне поймать негодяя… И доложил, что если я и строг, то ради пользы службы… Зато у меня и работают!.. Марселя в пять минут меняют… Но… адмирал нашел, что будто бы всего этого можно достичь и без порки… Новые, видите ли, веяния, а я не умею приспособляться, как его превосходительство… Вчера дантист, а сегодня пишет против телесных наказаний… Читали статью адмирала в «Морском сборнике»?..

— Читал.

— Сказал, что назначит следствие, а пока… пока…

Челюсти капитана затряслись.

— А пока адмирал отрешил меня от командирства… Завтра съеду на берег и уеду в Россию… Советует подать в отставку… Новые, говорит, порядки… Телесные наказания отменены… Требования от капитанов иные… А я-то чем виноват! — прибавил капитан.

Он, видимо, не понимал, за что должен подавать в отставку. До сих пор его считали образцовым капитаном и вдруг…

— Больше не будет приказаний, Петр Александрович?

— Отпустить команду на берег и сегодня же примите от меня корвет…

Старший офицер ушел.

На корвете скоро узнали о новости, и корвет точно ожил. Обрадованные матросы благословляли адмирала. Многие крестились, что избавились от Собаки.

— Одно благоухание! — говорил, заплетая языком, баталер, возвратившись вечером с берега.

— Собаке бы скрозь строй! — кричал Лещиков, поднятый с баркаса на гордешке.

Собака слышал эти слова и не приказал «снять» шкуру с Лещикова.

Капитан долго ходил в эту ночь взад и вперед по шканцам и о чем-то думал и, казалось, чего-то не понимал.

С берега, горевшего огнями ярко освещенных домов, доносились звуки музыки. А усеянное звездами небо было так красиво. И ночь была тепла и обаятельна.

Но капитан ничего этого не чувствовал.

Ему жаль было расставаться с «Могучим», которым командовал пять лет.

Ему тяжело было оставлять морскую службу, которую любил и с которой свыкся.

И он ходил по палубе, и по временам его вздрагивающие губы шептали:

— За что? За что?

Перед рождественскими праздниками клипер «Нырок» стоял на неаполитанском рейде.

Было холодно и неприветно. Хлестал дождь.

По временам налетали шквалы, и «Нырок» изрядно клевал носом. Солнце изредка показывалось, пригревало и снова скрывалось за серыми облаками.

На клипере только что пообедали, как в кают-компанию вошел черномазый, красивый молодой неаполитанец Пепино.

Вздрагивая от холода в своем довольно легкомысленном пальтишке, Пепино стал просить, умолять, наконец требовать, чтобы офицеры купили у него превосходные кораллы, камеи, кольца и брошки, которые он показывал, открывая своей сухой, довольно грязной рукой небольшой ящик, полный соблазнами.

Никто не покупал.

Только два мичмана заглянули в ящик.

Но, вероятно, вспомнив, что в карманах у них ни «чентезима», они нашли, что кораллы неважные и не настоящие, и даже не спросили о цене.

Итальянец возмутился.

— Это не настоящие! — воскликнул он.

И он клялся, что таких кораллов нет нигде на свете.

И, истощив свое красноречие, он быстро «отошел» и уже добродушно и быстро затараторил о том, что не купить чего-нибудь для «belle signore» [36], как русские, было просто безумием со стороны офицеров.

— Не то, — возбужденно кричал он, — бедные синьоры проплачут свои глазки на своем дальнем севере оттого, что они так бессовестно забыты своими друзьями, — подчеркнул он, лукаво и весело подмигивая черным глазом.

Однако его угрозы не действовали даже на пожилых соломенных мужей-моряков.

Тогда Пепино, полный уверенности, воскликнул, что русские синьорины, конечно, разлюбят офицеров, если они не привезут какого-нибудь сувенира из Неаполя.