Константин Станюкович - Том 10. Рассказы и повести

— Капитан просит позволения видеть ваше превосходительство!

— Проси!

И, обращаясь к Артемьеву, прибавила, любезно и конфиденциально понижая голос:

— A la bonne heure [34]! Сейчас увидите большого философа-мужа.

— Да Князьков и не женат.

— Какой Князьков?.. Я говорю про милейшего Ивана Николаича… Вы знаете Каурова? Муж недавно перевел его командиром с «Верного» на «Олега», а Князькова на «Верный».

В вошедшем видном брюнете с красивыми крупными чертами моложавого, румяного и жизнерадостного лица, с пушистыми усами и окладистой черной бородой, решительно нельзя было увидать ни малейшей неловкости или затруднительности мужа «великолепной Варвары».

Он молодцевато и как-то приятно и легко нес свою крупную, полноватую фигуру в белом кителе, белых штанах и желтых башмаках, слегка почтительно наклонив коротко остриженную, крепко посаженную, круглую, черноволосую голову с жирным загорелым затылком.

Кауров крепко поцеловал руку адмиральши и с аффектацией почтительного подчиненного спросил:

— Как прикажете, ваше превосходительство… Будить адмирала?

— А что?

— Ученье… Адмирал хоть посмотрит.

— Какое в два часа?

— Минное, ваше превосходительство.

— Не беспокойте Пармена Степаныча. Делайте без него.

— Слушаю-с, ваше превосходительство!

Кауров с каким-то удовольствием и как-то «вкусно» сыпал «превосходительством».

Адмиральша указала на стоявшего Артемьева.

— Вот и новенький к нам. Знакомы?

Кауров так крепко пожал руку Артемьева и так ласково, добродушно и, казалось, чуть-чуть посмеиваясь глазами, улыбался всем лицом, что влюбленный любовник его жены невольно смутился и, казалось, готов был сейчас же извиниться перед мужем и просить, чтобы он на него не сердился. Он сам понимает, как обворожительна его жена.

— Молодой человек не хотел к нам… И на меня — ни малейшего внимания. Не удостоил подойти сам. Верно, расстроен. Хандрит… По семье, конечно, — ядовито прибавила адмиральша.

Артемьев презрительно усмехнулся.

— Привыкнет, ваше превосходительство!.. Только немножко подтянуть себя… Нервы и стихнут, Александр Петрович… И я привык на положение соломенного вдовца… Вавочка обрадовала было осенью. Телеграфировала, что приедет… А на днях: «не приеду»… Ну что Вавочка? Она писала, что вы — спасибо, голубчик! — навешали ее… Здорова? Не скучает?

— Здорова… Не скучает, кажется…

— И молодец Вавочка. Честь имею кланяться, ваше превосходительство!

И Кауров снова чмокнул руку адмиральши.

Поклонился и Артемьев, собираясь уходить.

— Так и не удостоите, молодой человек, чем-нибудь интересным из Петербурга? — с насмешливой усмешкой высокомерно спросила адмиральша.

— Ничего интересного нет, Елизавета Григорьевна… А петербургские и кронштадтские сплетни, вероятно, вам хорошо известны, гораздо лучше, чем мне.

Адмиральша едва кивнула и не протянула руки.

Только что Артемьев вернулся на крейсер и стал переодеваться, как капитанский вестовой Максим, такой же добродушный, веселый и суетливый, как и капитан, уже просил старшего офицера пожаловать в капитанскую каюту.

— В большом они нетерпении, ваше вашескобродие!

Через несколько минут Артемьев был у капитана.

— Ну, садитесь и рассказывайте, Александр Петрович! Как принял адмирал и тому подобное? О чем так долго беседовали, если не секрет? Идем мы на Север и тому подобное? — полный любопытства, нетерпеливо и озабоченно спрашивал Алексей Иванович, то и дело вытирая капли пота с лысины.

— Адмирал никак не принял. Храпел.

— Любит всхрапнуть… Ха-ха-ха! От переутомления… Ха-ха-ха! Бык-быком! А Марфа Посадница?

— Форменная донна Стервоза!

Алексей Иванович захохотал, как ребенок, простодушно и заразительно. И глаза стали детскими.

— Это вы ловко окрестили, Александр Петрович… Именно донна Стервоза! Испанисто «задается»… И сама она, мол, донна и ее дядюшка… Удостоился видеть… Тоже вроде гранда Свинтусино-де-ла-Пройдоха.

Видимо довольный своим дешевым остроумием, Алексей Иванович сам же весело смеялся.

— Так что же адмиральша, Александр Петрович?

— Ну и рожа, Алексей Иваныч! Куда хуже сапога… Адмирал храпит, а она у балкона… таращит глаза… Хотел было удрать от нее… Не к ней же являться и прикладываться к ее свиным лапкам в кольцах!.. — раздраженно говорил Артемьев.

Капитан уже не хохотал. Он стал вдруг серьезен.

— Так-таки и не явились к адмиральше?.. И тому подобное?..

— Сама позвала.

— И не подошли к руке, Александр Петрович?.. — спрашивал Алексей Иванович, взглядывая на старшего офицера сконфуженными и в то же время испуганно-укоризненными глазами.

— Не подошел… Пожал руку… Да чего вы волнуетесь, Алексей Иваныч?

— А что она? Ведь все у нас обязательно целуют ее руку. И тому подобное… Нельзя… Так как же прошел этот скандал?.. Чем кончилось? По крайней мере не развели с ней? И тому подобное?.. — совсем уже подавленно спрашивал капитан.

Артемьев рассказал про свое свидание с адмиральшей и прибавил:

— Все кончилось тем, что не подала руки… И с чего вы это так волнуетесь?

— Эх, Александр Петрович!.. — вздохнул капитан. — Не все кончилось… Только началось. И тому подобное. Она злопамятная… И теперь адмирала будет нажигать.

— И черт с ней!.. Пусть ко мне придирается!

— Ко всем, и главное — ко мне… Одни неприятности пойдут… И тому подобное. А то и законопатит нас куда-нибудь в трущобное плавание. И чего вам стоило, голубчик, подойти к ней — все-таки супруга адмирала и в некотором роде, хоть и сапог, а дама! — и приложиться к ее свиным лапам? Потешили бы ее… Мало ли какие подлые руки приходится пожимать. И тому подобное. Пожал и отошел. Так к чему из-за какой-нибудь подлой бабы наживать только беспокойство… Вы не будьте в претензии, Александр Петрович, что я позволил… И тому подобное…

И, протянув руку, капитан крепко пожал руку Артемьеву, просто и искренно сказав:

— Я — пугливая ворона, Александр Петрович. Всего боюсь. Мне бы только протянуть год — и к семье… Потом опять по летам буду отстаиваться где-нибудь в Финском заливе… А семья на даче около. Приедешь — и хорошо… Жизнь — разве беспокойство, передряги да ссоры? Ну, да, верно, уйдем и донны Стервозы не увидим!.. Как-нибудь пролетит эта история с ней!

Артемьев сказал, что он не в претензии. Ему жаль было сказать Алексею Ивановичу, что так бояться всего — ужасно.

А чем лучше его жизнь? — невольно спросил он себя, когда заперся в своей каюте и вспомнил свою службу. Он всегда «умывал руки», оставаясь «чистеньким», и боялся заступиться за «правду», чтобы не рискнуть благополучием и счастьем семейной жизни.

И разве не трус он перед женой?