Владимир Маяковский - Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2

Покой косолапый нелеп и громоздок.
Сквозь стекло читаю звезды лунного проспекта.
Телефон покрыл звонкой сыпью комнатный воздух.
Выбегаю и моим дыханьем жонглируют факты проспекта.

Пешеходя, перелистываю улицу и ужас,
А с соседнего тротуара, сквозь быстрь авто,
Наскакивает на меня, топорщась и неуклюжась,
Напыжившийся небоскреб в размалеванном афишном пальто.

Верю я артиллерия артерий и аллегориям и ариям.
С уличной палитры лезу
На голый зов
Митральезы голосов
И распрыгавшихся Красных Шапочек и языков. Я
Отчаянье и боли на тротуаре ем
Истекаю кровью
На трапеции эмоций и инерций,
Превращая финальную ноту в бравурное интермеццо.

Бледнею, как истина на столбцах газеты,
А тоска обгрызает у души моей ногти.
На катафалке солнечного мотоциклета
Влетаю и шантаны умирать в рокоте.

У души искусанной кровавые заусенцы,
И тянет за больной лоскуток всякая…
Небо вытирает звездные крошки синим полотенцем,
И моторы взрываются, оглушительно квакая.

Прокусываю сердце свое собственное,
И толпа бесстыдно распахивает мой капот.
Бьюсь отчаянно, будто об стену, я
О хмурые перила чужих забот.

И каменные проборы расчесанных улиц
Под луною меняют брюнетную масть.
Наивно всовываю душу, как палец,
Судьбе громоздкой в ухмыльнувшуюся пасть.

Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга,
Всверлите мне в сердце штопоры зрачков тугих и густых,
А я развешу мои слова, как рекламы, поразительно плоско
На верткие столбы интонаций простых.

Шлите в распечатанном рте поцелуи и бутерброды,
Пусть зазывит вернисаж запыленных глаз,
А я, хромой на канате, ударю канатом зевоты,
Как на арене пони, Вас.

Из Ваших поцелуев и из ласк протертых
Я в полоску сошью себе огромные штаны
И пойду кипятить в семиэтажных ретортах
Перекиси страсти и докуренные сны.

В голое небо всуну упреки,
Зацепив их за тучи, и, сломанный сам,
Переломаю моторам распухшие от водянки ноги.
И пусть по тротуару проскачет трам.

А город захрюкает из каменного стула.
Мне бросит плевки газовых фонарей,
И из подъездов заструятся на рельсы гула
Двугорбые женщины и писки детей.

И я, заложивший междометия наглости и крики
В ломбарде секунд и в пляшущей кладовой,
Выстираю надежды и взлохмаченные миги,
Глядя, как город подстриг мой вой

Я не буду Вас компрометировать дешевыми объедками цветочными
А из уличных тротуаров сошью Вам платье,
Перетяну Вашу талью мостами прочными,
А эгретом будет труба на железном накате,
Электричеством вытку Вашу походку и улыбки,
Вверну в Ваши слова лампы в сто двадцать свечь,
А в глазах пусть наплещутся золотые рыбки,
И рекламы скользнут с провалившихся плеч.
А город в зимнем белом трико захохочет
И бросит вам в спину куски ресторанных меню.
И во рту моем закопошатся ломти непрожеванной ночи,
И я каракатицей по вашим губам просеменю.

А вы, нанизывая витрины на пальцы,
Обнаглевших трамваев двухэтажные звонки
Перецелуете, глядя, как валятся, валятся, валятся
Искренние минуты в наксероформленные зрачки.
И когда я, обезумевший. начну приниматься
К горящим грудям бульварных особняков,
Когда мертвое время с косым глазом китайца
Прожонглирует ножами башенных часов, —
Вы ничего не поймете, коллекционеры жира,
Статисты страсти, и шкатулки королевских душ
Хранящие прогнившую истину хромоногого мира,
А бравурный, бульварный, душный туш!
Так спрячьте-же запеленутые сердца в гардеробы,
Пронафталиньте Ваше хихиканье и увядший стон,
А я Вам брошу с крыш небоскреба
Наши зашнурованные привычки, как пару дохлых ворон.

Кто-то на небе тарахтел звонком, и выскакивала
Звездная цифра… Вечер гонялся в голубом далеке
За днем рыжеватым, и за черный пиджак его
Ловила полночь, играя луной в бильбокэ.

Всё затушевалось, и стало хорошо потом.
Я пристально изучал хитрый крап
Дней неигранных, и над ресторанным шепотом
Город вздыбил изнуренный храп.

И совесть укорно твердила: Погибли с ним,
И Вы, и вскрывший письмо судьбы!
Галлюцинация! Раскаянье из сердца выплеснем
Прямо в морду земли, вставшей на дыбы

Сдернуть, скажите, сплин с кого?
Кому обещать гаерства, лекарства и царства?
Надев на ногу сапог полуострова Аппенинского,
Прошагаем к иррациональности Марса.

Болтливые моторы пробормотали быстро и на
Опущенную челюсть трамвая, прогрохотавшую по глянцу торца,
Попался шум несуразный, однобокий, неуклюже-выстроенный,
И вечер взглянул хитрее, чем глаз мертвеца.

Раскрывались, как раны, рамы и двери электро, и
Оттуда сочились гнойные массы изабелловых дам;
Разогревали душу газетными сенсациями некоторые,
А другие спрягали любовь по всем падежам и родам.

А когда город начал крениться на-бок и
Побежал по крышам обваливающихся домов,
Когда фонари сервировали газовые яблоки
Над компотом прокисших зевот и слов,

Когда я увлекся этим бешеным макао, сам
Подтасовывая факты крапленых колод, —
Над чавкающим, переживающим мгновения хаосом,
Вы возникли, проливая из сердца йод.

Панели любовно ветер вытер,
Скосив удивленные глаза.
Лебеди облаков из витрин кондитерской
В трепете, как однокрылая стрекоза.

И нас обоих рукой коромысла,
Смеясь, сравняли мясные весы,
И кто-то стрелки за циферблат выслал,
Ломал траурные палочки-часы.

Лебеди-облака в хмуром трепете
Шепотом кутались в тысячи поз
И вся улица смотрела, как Вы прицепите
К моим губам Ваши губы из роз.

Ах, остановите! Все валится,
В сердце рушится за небоскребом небоскреб.
Ах, уберите! Оригинальности
Розовую мордочку спрячьте в гробь.

Снега, как из влажной перины,
Запушили фонарную яркость…
Слушайте! Кажется! Вальс старинный
Сейчас прогуляется по Луна-Парку.

Ах остановите! Все валится,
И остатки расшатала тренога.
Я фонарным золотом и снегом залит сам,
И мои веки белыми пальцами снег перетрогал.