Михаил Салтыков-Щедрин - Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

…вроде старинных «явных прелюбодеев». — Уголовные статьи царского законодательства о браке и семье не раз подвергались насмешкам Салтыкова, и обыватель, объявленный по суду « явным прелюбодеем », нередко появляется в его сатире (см., например, главу «Органчик» в «Истории одного города»). Трудность получения развода в царской России ввели в бракоразводную практику нечто вроде «касты» подставных лиц, которые за плату принимали на себя звание «явных прелюбодеев» и тем способствовали защите «интересов» нанявших их клиентов.

…«веселие Руси есть лгати». — Сатирическая парафраза слов князя Владимира Святославича «веселие Руси есть пити». Слова эти будто бы (по «Повести временных лет») были произнесены князем при так называемом «испытании веры», в качестве аргумента против принятия киевским государством магометанской религии, воспрещавшей употребление вина.

…целые рои паразитов, которые только и живут, что переполохами да неплатежом арендных денег. — Намек на Каткова, уклонившегося от дополнительного взноса денег за аренду типографии Московского университета, где печатались «Моск. вед.». Валуев записал в своем «Дневнике» 8 ноября 1881 г.: «Катков добился прекращения иска к нему Московского университета на 33 т. р. Гр. Игнатьев объявил министру народного просвещения повеление прекратить» (цит. изд., стр. 176).

Сознают себя Юханцевыми и Базенами… — О Юханцеве — одном из героев громкого процесса растратчиков и аферистов в конце 70-х годов см. выше примеч. к стр. 18, «За рубежом». Маршал Наполеона III Аш. Фр. Базен изменнически сдал в 1870 г. пруссакам крепость Мен с 173-тысячной армией.

…приплод Аристидов. — Имя древнегреческого полководца и политического деятеля Аристида, по прозвищу «Справедливый», сделалось нарицательным для обозначения честного, неподкупного государственного деятеля.

А ну как в этом «благоразумном» поступке увидят измену и назовут за него ренегатом? — Темы «благоразумия» и «отрезвления», с одной стороны, «предательства» и «ренегатства» — с другой, занимают в «Письмах к тетеньке» значительное место. Они разработаны здесь разветвленно, представлены многими фразеологическими обобщениями (прежде «бредни» — теперь «распни!» и др.), историко-типологическими обобщениями (40-х и 80-х годов), обличительным материалом против конкретных выразителей линии «измен либерализма» в русской общественной жизни (Катков, Суворин и др.) и т. д.

Письмо третье *

Письмо четвертое *

Впервые, с нумерацией «III» — ОЗ, 1881, № 11 (вып. в свет 18 ноября), стр. 265–296.

Написано в конце октября — начале ноября в Петербурге. Сохранилась черновая рукопись (№ 198).

Варианты рукописного текста

Стр. 278, строки 28–37. Вместо: «Помнится, впрочем, что < … > смотришь, в опасности» — в рукописи:

И я должен сказать по совести, что как ни узок этот коридор, но ходить по нему можно. Потому что хоть на стенах и написано: «не рассуждай!» и «молчи!» — но зато есть надежда на будущее. За стенами коридора возбуждаются всевозможные жизненные вопросы и возбуждаются не праздно. Работа кипит, вопросы выясняются, и ответы, конечно, не заставляют себя ждать. Натурально, что при таком положении вещей длинные письма к родственникам оказываются неблагосовременными. Ибо что такое мы с вами? — мы люди праздные и несведущие, которые могут только напутать и подорвать разыскания серьезных людей. Однако ж как подумаешь, какая у этих праздных людей сила! Шутя напутал, а солидные предприятия погибать должны!

Строки 38–43. Вместо: «Вы спрашиваете, голубушка < … > Как-то тоскливо — в рукописи:

Вы спрашиваете, голубушка, ладно ли мне живется? — право, не знаю, как и сказать. Ладно-то, как будто и ладно, а все-таки, по моему мнению, постылее житья, нежели то, про которое «не знаешь, как сказать», на свете нет. Ничего особенного, никаких выдающихся трепетов, как случалось в бойкие эпохи, когда страшно, бывало, одному в квартире быть, но и за всем тем как-то удивительно тоскливо, безжизненно, почти безнадежно.

Стр. 279, строки 3-12. Вместо: «Всем как-то все равно < … > И извещение окончено мое … » — в рукописи:

На улицах тихо, почти мертво, в самых интимных кружках ведутся разговоры прямо нелепые, неискренние, с оглядкой; идешь [мимо дома, видишь в окне свет, — никак не подумаешь: вот труженик, который над умственной работой изнывает! а непременно: вероятно, кто-нибудь донос строчит!] [374], за всяким освещенным окном прозреваешь что-то подозрительное, как будто там при свете лампы и среди глубокой тишины созревает донос.

Стр. 280, строки 28–32. Вместо: «Возражают на это, что < … > обвинениям нет отпора … » — в рукописи:

потому только, что в составе их участвуют «оглашенные свиньи». Положим, что сущность этих обвинений не сопровождается ощутительными последствиями (поэтому-то я и говорю, что жить все-таки ладно), но почему же, однако, они остаются безнаказанными? Отчего нет им отпора?

Стр. 289, строки 31–32. Вместо: «Благодаря этому < … > но живет» — в рукописи:

Правда, что она <���литература> — возьмем хоть настоящую минуту — не богата ни выдающимися талантами, ни выдающимися произведениями, но все-таки, пока она не молчит, будущее принадлежит ей.

Стр. 290, строка 27. После: « … способного развиваться» — в рукописи:

Точно так же и злобное цырканье. Как бы ни разнообразны были формы, в которых оно проявляется, и как бы различны ни казались цели, которые оно преследует, вся эта кажущаяся разноголосица утопает в одной основной мысли: человеконенавистничество, насилие и оцепенение общественного организма.

Новым письмом «III», разделенном в отд. изд. на письма «третье» и «четвертое», Салтыков возобновил печатание «Писем к тетеньке», прерванное катастрофой с первоначальным письмом «III», вырезанным, по распоряжению властей, из сентябрьской книжки «Отеч. зап.» (см. об этом в разделе наст. тома « Из других редакций… »). Этот инцидент не только нарушил замысел ближайших «писем», но и вызвал у Салтыкова сомнения относительно возможности продолжения начатого цикла вообще. Через неделю по возвращении из-за границы в Петербург Салтыков писал Г. З. Елисееву: «Отечество встретило меня не весьма приветливо: из сентябрьской книжки вырезали мое письмо … И октябрьская книжка выйдет без меня, да, кажется, вообще «Письма» придется оставить. А так как у меня вся мозговая деятельность была направлена в эту сторону, то и не знаю, что дальше будет … » [375]

Решив все же продолжать «Письма к тетеньке», Салтыков постарался сделать это сначала по возможности цензурно. Первое по возобновлении «письмо» он назвал в письме к Н. А. Белоголовому «несколько глуповатым», пояснив при этом, что «ничто иное нынче не по сезону» [376]. На языке Салтыкова это означало, что он оказался в необходимости приглушить политическую остроту своего первого, после цензурного конфликта, выступления. Но по силе критики общественного «двоегласия», «безразличия» и «уныния» новое III «письмо» не уступает, а кое в чем и превосходит прежнее, запрещенное. Различие лишь в том, что обличение реакции перенесено здесь в сферу быта и материал лишен открыто демонстрируемых сатирических связей с конкретными явлениями правительственной политики и определенными выступлениями идеологов реакции. Письма «третье» и «четвертое» посвящены ироническому прославлению двух «оазисов» тишины и благонамеренности, из которых «политический элемент» устранен раз навсегда. Первый «оазис» представлен квартирой обывателя, второй — квартирой кокотки. Примечательно замечание Салтыкова, что «и либерал — тоже оазис». Письмо содержит ряд интересных вариаций и формулировок, относящихся к постоянно разрабатывавшейся Салтыковым теме исторического оптимизма, например: «Я убежден, что честные люди не только пребудут честными, но и победят и что на стороне человеконенавистничества останутся лишь люди, вконец раздавленные личными интересами».