Сергей Лукницкий - Бином Всевышнего

или от тифа... Сбагрили её к тетке.

Роза рассказывала как они жили, как в доме была одна ложка и не было ни одной зубной щетки. В школу без верхней одежды приходилось ходить по морозу, без книг школу за пять километров...

И все это под аплодисменты Отцу народов - Сталину, устроившему не дрогнувшей рукой повсеместное человеческое счастье.

Я узнал его имя случайно, его нет в нашей истории, но когда мой "я" показал мне его фотографию, я узнал в ней выгнанного из Академии Искусств посредственного поэта - Джугашвили, который после изгнания открыл свой колледж словесности и там обучал некоторых впоследствии известных литераторов. Один из них, верный ученик Джугашвили в своем романе: "Путешествие номинантов" описал этот колледж.

Мой "я" сыпал невероятными именами: Смеляков, Шубин, Ахмадуллина, Берггольц, Форш, Евтушенко, Хлебников, Маяковский, Булгаков, Чуковский, ...., ........

Неужели их не будет в литературе, если общество будет развиваться нравственно? Неужели Достоевские приходят, чтобы дать нам кусочек неба?

...Когда Роза открыла глаза, я постарался больше не попадаться ее взору и сел в кресло таким образом, что меня не было видно за книжным шкафом. Здесь же рядом помещался маленький столик, и на нем лежало распечатанное письмо, поверх которого покоилась фотография. Я присмотрелся и увидел, что на фото изображена моя бабушка с неизвестным мне мужчиной.

Похоже на то, что в этом временном срезе, после смерти деда Константина Ивановича - отца мамы, которого я, естественно, помню, - нас разделяют десять лет, но портрет которого висит у мамы в кабинете, бабушка вышла замуж.

Роза ушла на кухню, а я обратился с вопросом к своему собеседнику.

- Бабушка вышла за него замуж в лагере, в сорок девятом, помоему, а дед - мамин папа умер в блокаду. Сейчас бабушкиного мужа тоже уже нет на свете, да и бабушки...

- Боже мой, еще раз подумал я.

- История ее мужа любопытна, продолжал он, не обратив внимания на мое "Боже мой". - Он рижанин, сын благопристойных родителей, учился на юридическом факультете, а когда Латвию присоединили к Советскому Союзу... Его звали Сергей Аркадьевич.

- К чему присоединили?

- Я потом объясню вам, считайте, что к России, так вот его арестовали и отправили в лагерь, там он познакомился с бабушкой, а его родители, не дождавшись сына, уехали в Нью-Йорк. Эмигрировали.

- Как, они уехали в Америку, но это же не место для эмиграции?

- Может быть, но они прожили там положенный им век, и с ними уехала и сестра Сергея Аркадьевича - Муся, Мария Аркадьевна. Она и теперь живет в Америке. Когда я был в прошлом году в Штатах, я навестил ее. Она в последние годы бывала и в Москве, и в Риге, и незадолго до смерти бабушкиного мужа они увиделись...

Но я его уже не слушал, не слушал потому, что мне показалась такой бездарной моя спокойная и размеренная жизнь, что стало нестерпимо стыдно отчего-то...

- Как умер отец? - спросил я его после долгого молчания.

- От инфаркта, в семьдесят третьем, но на самом деле от того, что так и не сумел адаптироваться в этом обществе.

Это слушать было невыносимо, потому что в мое время тот же самый мой отец прожил на десять лет больше.

- А итальянца, конечно, зовут господин Сильвано Черви? - вдруг спохватился я.

- Да, - ответствовал мой собеседник, - его именно так зовут.

И я подумал, насколько же должно было опуститься общество, если этот милый, прелестный итальянский человек мог казаться здесь, в Великой России, чуть ли не хозяином жизни.

- Несмотря на то, что вы появились так внезапно, хотя, видит Бог, я ждал вас, - заявил мой собеседник, - не будете ли вы столь любезны оказать мне одну маленькую услугу, и эта услуга будет несколько необычного свойства. Я полагаю, что в ваших, и моих, - добавил он грустно, - генах заложен странный фермент, удивительного отношения к матери. Так вот, собственно, моя просьба касается нашей с вами матушки. Нельзя ли как-нибудь изменить этот странный мир, чтобы то счастье, которое наша с вами матушка имеет сейчас в возрасте отнюдь не девическом, влюбившись в итальянца, было бы немножко дольше, я имею в виду то, - поспешно сказал он, - что господин Сильвано Черви мог бы познакомиться с ней несколько раньше.

Сколько им еще отпустит для счастья Святая Мария? Мы же этого не знаем и не хотим знать, даже имея у себя в наличии машину времени.

"Да, - подумал я, - на этот вопрос я даже с помощью машины времени ответить не хочу. Но почему, собственно, этот вопрос должен решать я с той формой существования его матушки, которая есть у него, хотя по-человечески я его прекрасно понимаю - его волнует мать.

Но ведь это же и моя мать... Я все время забываю, что он - это я.

...Но тогда мое желание скрыть от самого себя то, что машина времени находится у него в квартире, оказалось усыпленным:

- А вы никогда не думали о том, что машина времени находится в этом вашем доме? - сказал я ему.

- Думал, конечно.

- Но в чем же тогда дело? Сегодня ночью некто уже посещал вашу квартиру, вы все мирно спали, он неслышно прошел сквозь стену спальни, в виде светящегося света осветил крышку бюро. И поверьте, этот некто никогда бы не позволил себе в жизни потревожить ваш сон, войти без стука в спальню, но... ведь господин Черви, кажется, плохо спал эту ночь и сам обо всем догадался.

- Что вы имеете в виду? - спросил меня "я".

Я имею в виду только то, что он знает, что если вставить крест, привезенный им из Италии, в отверстие на крышке бюро, то он сможет точно так же путешествовать во времени, как это делаю я.

- Тем самым вы сообщаете невероятную тайну Вселенной: нас не только с вами двое в этом мире, но и бюро существует по крайь.ей мере два?

- Что вы, нас многие миллиарды. Кирилл Николаевич, о котором вы ничего не слышали конкретного, но с которым я прожил большую часть моей жизни, внимая его советам (он часто заменял мне отца), сказал мне, что времени как категории не существует. Время - это всего лишь материальное понятие. В каждом мгновении (возьмем за понятие мгновенья самый короткий промежуток времени, который способны измерить земляне) остается полный набор информации того, что происходило в это самое мгновенье. Таким образом, нас с вами может быть во Вселенное не двое, а нас может быть миллион, миллиард и больше, в том числе так же, как и предметов, которые нас окружают.

Стоит только найти нужное мгновенье, может быть, изменить его.

В конце концов ведь если люди научились влиять на генотип клетки, изменять хромосомы, то кто нам поручится за то, что время не есть та же хромосома, больной орган которой можно просто изменить, удалить или вылечить.

Моего дорогого "я" позабавила моя тирада:

- Я уже думал об этом и даже написал, но что толку? Кому нужны мои книги? Они никому не нужны.