Сергей Лукницкий - Бином Всевышнего

Он не произносил ни слова, потому что не хотел выдавать своего присутствия. Он был здесь лишним. Если бы он разговорился с братьями, то они с удивлением узнали бы в нем правнука. И, может быть, огорчились, заметив некоторую деградацию в манерах потомка, его костюме и речи.

Я полагаю, что все же это был я, а не вы, ибо вы все-таки более соотноситесь с девятнадцатым столетием, нежели я.

Общаться с правнуком моим предкам было не дано - он для них еще не существовал, ему было суждено родиться лишь через несколько десятилетий.

- Хочешь пострелять? - спросил Петя Костика.

- Не знаю, - ответил мальчик.

Тогда Петя разрядил пистолет в открытое окно и снова дал его Косте в руки.

Костя вздрогнул, но пистолет в руки взял.

Миша совсем перестал различать красивые атласные карты в руках братьев, входивших в азарт, его уже не волновало, кто из них выиграет - Саша или Вася, он отчего-то завороженно глядел на пистолет.

Часы пробили пять. Яркое солнце слепило клумбу и отбрасывало длинные тени от деревьев на аллею, ведущую к воротам.

Тут-то и появилась собака.

- Госпожа, - перебивая друг друга, обратились к собаке братья.

- Где же твоя маленькая хозяюшка?

Собака подошла ко всем по очереди, виляя хвостом, лизнула Костика и услышала четкий вопрос Миши:

- Ну где же наша милая Верочка, Госпожа?

Услышав имя хозяйки, собака стоявшая в этот момент возле Пети с Костиком, слегка потянула офицера на полу сюртука. Петя понял знак, опустил на пол ребенка, встал и двинулся с собакой к двери. Собака пошла к воротам. Они было вышли уже нз ворот, но Петю вдруг осенило, он вернулся, прошел через задний двор в конюшню, вывел коня и помчался по дороге. Собака бежала рядом.

В полутора верстах на обочине проселка в высокой траве безмятежно сидела Верочка и увлеченно плела венок из ромашек. Возле коляски возился, обливаясь потом, кучер. Рядом с ним бесконечно причитала Верочкина гувернантка.

Поцеловав сестренку, молодой граф посадил ее на свою лошадь.

Гувернантку оставил в карете. Кучеру приказал дожидаться помощи, которую он пришлет из деревни, а сам повел лошадь домой.

Дома, казалось, все оставалось на прежних местах, кроме лишь одного: Миша долго смотрел на пистолет в руках Костика, прошелся мимо стола раз-другой, потом подошел к Костику, взял пистолет из его рук и положил его на стол. Костик закапризничал. Старшие братья доигрывали партию и ничего не видели вокруг...

Сидящий в отдалении молодой человек в джинсах встрепенулся, погасил сигарету и даже привстал. Ибо

...через минуту должно было произойти то, что передавали из поколения в поколение как легенду о его роде. Он даже готов был встать между пистолетом и дверью, по не сделал этого, потому что ему не позволило время.

Он несколько раз возвращался в эту секунду и каждый раз видел ее иной.

Он знал, что когда-нибудь вернется в эту секунду еще раз, последний...

А происходило в это время следующее: Миша, чтобы как-то уладить конфликт с братиком, сел, подражая старшему брату, к столу и взял мальчика на руки. Но Костик не унимался. Тогда Миша осторожно придвинул к себе пистолет, и мальчик тут же схватил его в свои руки.

Началась возня, Миша не хотел совсем отпускать оружия, и поэтому ему пришлось держать Костины руки в своих...

В секунду, когда произошел выстрел, в раскрытых дверях, насквозь пронизанная лучами солнца, возникла тоненькая фигурка, возникла, как взлетела, и тут же плавно опустилась на пол...

...Верочку хоронила вся деревня.

Страдали все. Но три брата - Петя, Миша и Костик страдали всю жизнь как причастные к этой трагедии. Петр закончил жизнь в ставке Колчака разделил участь со своим командующим. Михаил был арестован в 1930 году. Он как будто с радостью шел навстречу судьбе. Через пять лет тюрьмы был выслан в Среднюю Азию на работы, а по работе командирован на короткое время в Ленинград. На канале Грибоедова, против Казанского собора, в квартире знакомого Миша был застрелен сотрудником НКВД, когда пытался выброситься из окна, знал, что второй раз пыток не выдержит.

Впрочем, и средние братья - бывшие русские офицеры Василий и Александр в 1921 году были арестованы и бесследно изчезли. Сам граф Черницкий был сброшен в 1918 году на ходу под трамвай со словами: "Ах ты, царская сволочь, еще жива?!!"

Костик долго болел, рос замкнутым, молчаливым, а когда редко, бывало, улыбался, улыбка его была грустной, будто он один виноват в смерти сестры, а позже в смерти всех своих братьев и даже в смерти отца. Мамочка рассказывает, что помнит эту его улыбку. О чем он думал, никто не узнал. Он хорошо учился, исправно служил как военный инженер до октября 1917 года.

После переворота Константин Иванович растерялся, мыкался, довольствуясь случайными приработками, переезжал с места на место и, наконец, к концу 20-х нашел где-то временную работу землемера на Северном Кавказе. Но разъезжая по работе, он должен был (как бывший дворянин и офицер) ежемесячно регистрировать свое местоприбывание в пунктах ОГПУ, что он и проделывал регулярно, все более сжимаясь от необходимости происходящего, от подступающего исподволь страха, а главное, от нереализованноеT своих идей, о которых никто не знал.

Он долго не женился. Терпеливо искал женщину, похожую на маму. Как он нашел мою бабушку - отдельная история. Но когда он, увидев ее, сразу же сделал ей предложение - ему было 40 лет, а ей 17... Тут-то и выяснилась его навязчивая идея - сотворить дочь Веру.

И вот однажды, когда он, приехав на очередную отметку в ГПУ, узнал, что его жена в больнице, в послеродовой горячке, а девочку, которую она родила, отпевают в церкви, он бросился не к страдающей жене, а в церковь. Он узнал, что когда девочка стала задыхаться, старушки, захватив бабушкину сестру, заторопились в церковь окрестить новорожденную, пока жива, и назвали по имени тетки - Зоей. С именем Зоя она и отошла.

Но деду-то нужна была Вера. Это была его идея, ради этого он выжил один, ради этого мучился и искал бабушку.

В церкви готовились к отпеванию рабы Божьей Зои. Сгрудились у сколоченного наскоро ящика с крошечным тельцем. Старушки зажигали свечи, уже батюшка приближался и вдруг в ноги ему метнулся человек в овчинном полушубке, невменяемый совершенно, со словами "Вера, Вера, Вера".

Батюшка перекрестил "юродивого" и продолжал свой путь. Дед на коленях метнулся к гробику, поднялся, взял из него крошечное создание и снова встал на колени перед батюшкой, моля его об одном, чтобы переименовал на Веру, пусть даже неживую, но созданную им, Константином. Старушки вмиг пригасили свечи, отступили в мрак церкви, крестясь и причитая что-то непотребное про деда: не мог же батюшка крестить покойницу, не мог и перекрестить второй раз.