Константин Станюкович - Том 7. Рассказы и повести. Жрецы

— Она стала еще красивее, чем была в Бретани, когда я ее видела.

— Прелесть… Эта белая шапочка так идет к ней.

— Вы с ней продолжаете знакомство?

— Раз встретился. У нее еще не был. Собираюсь с визитом. Кстати и дело есть.

Они подходили к театру.

— До свидания, Невзгодин, — проговорила Марья Ивановна, высвобождая руку. — Нам дальше не по пути.

Невзгодину вдруг пришла мысль пригласить жену обедать. Все не так скучно, чем одному, и вдобавок он расспросит о парижских знакомых. К тому же он знал, что Марья Ивановна любила хорошо покушать, но была слишком скупа, чтоб позволить себе такую роскошь.

Невзгодин спросил:

— Вы к тетке обедать, Марья Ивановна?

— Да, к шести часам… Надеюсь, не опоздала? Без двадцати шесть! — облегченно проговорила она, взглянув на часы. — Прощайте, Невзгодин.

Но он пошел рядом с ней.

— Нет, позвольте… У меня к вам просьба!

— Какая?

— Сделайте мне честь, примите мое приглашение пообедать вместе у Тестова?

Марья Ивановна изумленно взглянула на Невзгодина.

— С чего вам вдруг пришла в голову такая дикая фантазия? — строго спросила она, пытливо взглядывая на Невзгодина.

Но вид у него был самый добродушный.

— Что ж тут дикого? Мне просто хочется пообедать вместе, порасспросить о парижских знакомых и выпить бокал шампанского не за ваше здоровье, — вы и так цветете! — а в благодарность…

— За то, что мы так скоро разошлись? — перебила молодая женщина.

— И не сделались врагами…

— Вы по-прежнему сумасшедший и мотыга!.. Но ведь вам будет скучно со мной… Пожалуй, мы к концу обеда побранимся…

— Едва ли… Ведь после обеда мы разойдемся в разные стороны.

— Или вы, как писатель, хотите изучить меня? Так ведь довольно, кажется, изучили?..

— Это уж мое дело.

— И наконец я обещала тете…

— Пошлем посыльного.

Марья Ивановна все еще колебалась.

Хорошо изучивший ее Невзгодин сказал:

— Или вы боитесь, что скажут ваши тети и дяди, если узнают, что вы обедали в сочельник с мужем, которого бросили и которого ваши родные считают, конечно, за самого беспутного человека в подлунной?

— Я никого и ничего не боюсь… Идемте обедать! — решительно проговорила Марья Ивановна.

Они повернули и пошли под руку через площадь.

— Вот спасибо, что не отказали, Марья Ивановна.

— Но только я обедаю с вами с условием…

— Заранее принимаю какие угодно.

— Мы будем обедать скромно… Вы не будете бросать даром деньги.

«Все та же скупость. Даже чужие деньги жалеет!» — подумал Невзгодин и ответил:

— Будьте покойны.

— И я вам не позволю много пить…

— Буду послушен, как овечка, Марья Ивановна.

Через несколько минут Невзгодин с женою сидели в общей зале ресторана, за небольшим столом, у окна, друг против друга, на маленьких бархатных диванчиках, как бывало в Париже, обедая по воскресеньям, в короткие медовые месяцы их супружества, в дешевых ресторанах.

Без меховой жакетки, простоволосая, с тяжелой темно-каштановой косой, собранной на темени, без завитушек спереди, гладко зачесанная назад, Марья Ивановна выглядела моложавее и менее полной в своем черном, обшитом у ворота белым кружевом, платье, тонкая ткань которого плотно облегала ее роскошный бюст. И ее румяное лицо, с легким пушком на полноватой, слегка приподнятой губе, под которой сверкали крупные зубы, и с родинкой на резко очерченном подбородке, и вся ее крепкая, плотная, хорошо сложенная фигура дышали могучим здоровьем и физической крепостью женщины, заботящейся о том сохранении силы, красоты и свежести тела, которое французы метко называют: «soigner la bete» [25] следить за собой (фр.). Букв.: заботиться о животном. . Недаром же Марья Ивановна научилась в Париже ежедневно обливаться холодной водой, делать гимнастику, ездить на велосипеде и вообще культивировать в себе здоровое животное по всем правилам гигиены и физического воспитания.

Она строго и несколько изумленно посматривала сквозь стекла своего pince-nez в золотой оправе то на улыбающегося, веселого Невзгодина, предвкушавшего удовольствие дернуть несколько рюмок водки и вкусно закусить, то на половых, которые то и дело носили и ставили на стол перед ними тарелки, тарелочки, сковородки и банки со всевозможными закусками. И хотя у Марьи Ивановны текли слюнки при виде свежей икры, белорыбицы, семги, осетровой тешки, грибов, запеканок и всяких других русских снедей, которых она, коренная москвичка, воспитанная у богатой тетки, так долго не видела в Париже, тем не менее ее возмущала эта «непроизводительная трата денег», как она называла всякое мотовство.

— Невзгодин! — проговорила она наконец тихо и значительно.

Эта манера называть мужа по фамилии, манера, давно усвоенная Марьей Ивановной и прежде раздражавшая Невзгодина, как напускная претензия на студенческую бесцеремонность, и этот внушительный тон цензора добрых нравов не только не сердили теперь Невзгодина, а напротив, возбуждали в нем еще большую веселость.

И он, будто не догадываясь, в чем дело, с самым невинным видом спросил, как, бывало, спрашивал прежде, называя и тогда жену Марьей Ивановной, но только спросил без прежней иронической нотки в голосе, а добродушно:

— Что прикажете, строжайшая Марья Ивановна?

— А наши условия? Зачем вы велели подать все это! — тихо сказала Марья Ивановна, указывая взглядом на закуски.

— Зачем? А для того, чтобы вы непременно отведали этих прелестей русской жизни! — смеясь отвечал Невзгодин. — Не будьте же строги и успокойтесь за мой карман… Все это не дорого стоит… Да если бы и дорого?.. Разве вы не доставите мне удовольствия угостить вас? С чего вам угодно начать? Позвольте положить вам свежей икры. Вы прежде ее обожали, Марья Ивановна. А перед закуской крошечную рюмочку зубровки…

Невзгодин угощал с такой подкупающей любезностью, что Марья Ивановна перестала протестовать и даже милостиво разрешила Невзгодину налить ей зубровки. Чокнувшись с мужем, она выпила крохотную рюмку водки по-мужски, залпом и не поморщившись, и принялась закусывать.

Внутренне очень довольная этим неожиданным обедом с «беспутным человеком», но все еще несколько натянутая — чопорная и преувеличенно-серьезная, — словно бы боящаяся, что половые и два-три господина, бывшие в зале, примут ее за непорядочную женщину, — Марья Ивановна ела необыкновенно вкусно, не спеша, видимо наслаждаясь едой, но стараясь, впрочем, не обнаружить своей, редкой вообще у женщин, страстишки к чревоугодию, которую она, благодаря скупости и правилам режима, всегда обуздывала, не давая ей воли.

«Но изредка можно себе позволить!»

И в спокойных глазах Марьи Ивановны загорался даже плотоядный огонек, когда она облюбовывала что-нибудь, особенно ей нравящееся, и с умышленной медлительностью, чтобы не выказать неприличной жадности, накладывала на тарелочку.