Клавдия Лукашевич - Старый камердинер

Разговор переходил на другие темы.

— Ну, что поделывает твоя старуха? Как поживает Дуня?

— Моя старуха работает да скрипит, а Дуняша цветет как маков цветик.

Лицо Осипа прояснивалось; точно солнышко проглядывало среди темных туч, и ласковая улыбка скользила по губам.

— Когда твоя Дуня подрастет, мы ее возьмем в комнаты. Из неё выйдет расторопная горничная, обещали старые барышни.

— Спасибо на добром слове, барышни, отвечал старик, низко кланяясь, а сам думал: «Ох, будут ли у нас в ту пору комнаты?.. Дуняшка, мое дитятко, вырастить бы тебя, уберечь от злого, поставить на ноги… Тяжелое подходит время».

Старик уходил от барышен с тяжелым чувством и бродил по комнатам как тень.

В то время было еще крепостное право, хотя уже слышались глухие толки о воле. Помещики покидали свои усадьбы и хозяйства приходили в упадок.

Иванково было старинное большое поместье. Белый каменный дом с высокой башней стоял на горе и виден был издали; направо от дома, окруженные каменной оградой, шли постройки, или угодья: сараи, амбары, ледники, разные семейные и другие избы. Все постройки были сложены даровыми руками из красного кирпича прочно и красиво; с левой стороны от господского дома тянулся по берегу реки огромный парк. Местность была очень живописная.

На большом дворе, в стороне от других построек, за густой оградой из акаций приютилась небольшая хатка. Это был укромный уголок. Там жила старуха, жена Осипа Ильича, с их единственной внучкой Дуней.

Несколько раз в день можно было видеть, как по двору к этой хатке степенной походкой направлялся старый камердинер.

Когда он подходил к забору из акаций, черты его прояснялись, морщины разглаживались. Там, в укромном уголке, он отдыхал от всех невзгод, там скрывались все счастие, вся радость его жизни. Этим счастием были старая, древняя старушка, с которой он прожил долгую жизнь, и маленькая девочка, озарявшая ласками, веселым смехом и нежной любовью закат дней стариков.

Навстречу старику всегда выбегала, выпархивая, как вольная птичка из гнезда, маленькая, белокурая девочка в русском сарафане и кидалась ему на шею.

— Деда, дединька!.. Я ждала тебя. Говорю бабушке, что наш деда долго не идет…

Осип Ильич никогда не мог видеть без умиленных слез эту девочку. Дрожащими руками он прижимал к своей груди беленькую головку, гладил ее и расспрашивал с глубоким интересом.

— Ты слушалась, Дунюшка, бабушку?

— Слушалась, деда… Чулок вязала и полотенце шила.

— Ай, умница! Вот тебе конфетинка.

В кармане старика всегда находился какой-нибудь гостинец для девочки.

— А в парк господский, к розовой беседке не бегала, лапушка?

— Не бегала, деда… Меня ребята звали, я не пошла… Говорю, там леший сидцт…

— Ох, разумница ты, девонька!.. Пойдем-ка азы потвердим!

Охая и крехтя, навстречу Осипу Ильичу выползала сгорбленная старушка и тоже хвалила и ласкала девочку: «Она-де и послушная, и заботливая, и работница».

Оба эти старика жили и дышали внучкой. Над их седыми головами стряслось неожиданно страшное несчастие: их единственную дочь, мать Дуни, убило грозой во время покоса, — отец её, столяр, умер в тот же год.

Дуне в то время исполнилось 8 лет. Это была прехорошенькая, живая, веселая девочка, носившаяся по усадьбе как ураган. Ей — внучке такого важного человека, как «господский камердинер», как называли Осипа дворовые, жилось хорошо. Никто не смел ее обидеть или сказать ей грубое слово, — оттого и девочка росла доброй и ласковой.

Осип Ильич учил Дуню грамоте: и ежедневно часок-другой они твердили азы по засаленным старинным святцам. По тогдашним временам это было для всех в диковину. Тогда грамоте знали немногие и мужчины, а о грамотных девушках и не слыхивали.

Осип Ильич мечтал, что его девочка доживет до лучшей поры, увидит свет новой зари. Он думал об её будущем постоянно и ждал только удобной минуты, чтобы выпросить ей у барина вольную.

«Мне ничего не надо, старухе моей тоже… а у девочки вся жизнь впереди. Ох, поднять бы ее, выучить, поставить на ноги… И не пропадет тогда наша девонька», — мечтал и думал дни и ночи Осип Ильич.

Хозяин Иванкова был маленького роста, тщедушный человек, сильно прихрамывавши. С бегающими подслеповатыми глазами, с упрямым выражением, лицо у него было неприятное и даже злое. Такой же был у него и характер.

«В кого он такой уродился!.. Ведь дедушка с бабушкой и родители были господа на удивление: статные и высоте и по нраву не крутые, как есть господа родовитые…» сетовал нередко сам с собою Осип Ильич, посматривая на барина. Он все-таки по-своему жалел его, угождал ему и оберегал его добро как зеницу ока.

Осип родился, вырос и состарился в Иванкове. Вся его жизнь прошла около господ, и другой воли не было, как их воля. Прежние господа у него были хорошие, и старый слуга был предан им безгранично: радовался их радостями, горевал их горестями.

С тех пор, как старый барин умер от удара в розовой беседке, все пошло прахом. Иван Денисович схоронил вторую жену и стал целыми днями и ночами пропадать в ближнем городе, находившемся в 30 верстах от усадьбы. Носились слухи, что он шибко играет в карты и водит знакомство с подозрительными людьми.

Иногда в Иванково наезжали гости, пили, шумели, играли в карты по несколько дней. Осип Ильич прислуживал им, мрачный как туча. Все они не нравились ему: «Каких друзей барин нынче завел! Страшно в дом пускать».

Имение приходило в разорение: продавался частями лес, земля, даже вещи и мебель из дома исчезали.

С барином никто не смел разговаривать:, он кричал на всю усадьбу и приходил в ярость.

Один только Осип Ильич, который на руках носил барина, отваживался с ним заговаривать. Подавая как-то умываться барину, старый слуга, раз тихо и внушительно заговорил:

— И что это вы, батюшка, Иван Денисыч, совсем хозяйство запустили? По полям не ездите, в амбары не заглядываете, счетов не проверяете, — ничем не распоряжаетесь…

— А ты у меня для чего?! Для чего у меня приказчик?!

— Что ж я могу сделать? Я берегу господское добро, а только скоро и беречь будет нечего…

— Твое дело распоряжаться в Иванкове. У меня есть гораздо важнее дела и соображения.

— Оно, конечно, Иван Денисыч… Только слухами земля полнится… Говорят, компания у вас несходная, не бережете вы себя…

— Слухам верят старые бабы да такие дураки, как ты…

— Оно, конечно, барин, я человек деревенский, простой, а все же смекаю кое-что… Встал бы ваш покойный папенька, посмотрел бы на Иванково, — сердце кровью облилось бы у него…

Иван Денисович рассердился.

— Да что ты, Ильич, в своем ли уме, чтобы мне нравоучения читать?!

— Не читаю я нравоучений, а остерегаю вас, Иван Денисыч: плохо у нас… Как и чем жить будем?.. Спросите-ка приказчика!..