Дмитрий Мамин-Сибиряк - В ученье

- Ничего, все обойдется.

Дядя Василий подозвал Сережку, поставил его перед собой, пощупал руки и грудь и проговорил:

- Ничего, мальчуга хороший... Пристраивать его привела, Марфа?

- Уж и не знаю, Вася, как быть... Дома-то не у чего ему оставаться. Избу продали, лошаденку продали...

В ее голосе послышались опять слезы, но она удержалась, потому что дядя Василий нахмурился.

- Ладно, ладно, сестра... Будет. "Москва нашим слезам не верит" говорили старики. Устроим мальчугу вот как... А ты на Катю не обращай внимания. Обойдется помаленьку...

Время от времени дядя Василий гладил свою девочку по голове и приговаривал:

- Смотри, Шурка, какие ребята в деревне-то растут! Вон какой крепыш... Не то что ты.

- Она хворая? - спросила Марфа.

- Нет, этого нельзя сказать... А так, не она хлеб ест, а ее хлеб ест. Наши фабричные ребятишки все такие изморыши... Значит, здесь климат такой для ребят, то есть сырости много... и притом грязь. Самый скверный климат, не то что в деревне у вас, где один воздух...

II

Этот разговор был прерван шумом на лестнице, а потом в комнату вошел приземистый мужик в одной жилетке и опорках, надетых на босу ногу.

- А я вот-ан, Василь Мироныч!.. Зравсте... Эге, видно, ехала деревня мимо мужика да в гости и приехала. Сестрица будете Василь Миронычу? Наше почтение, значит, вполне... ежеминутно...

Потом пришедший погрозил пальцем хозяину, укоризненно покрутил головой и заметил:

- Эх, брат, не хорошо обижать женский пол... Вот как разливается теперь Катерина Ивановна, река рекой. А промежду прочим, отлично... Пусть Парасковья Ивановна чувствует свое ничтожество, потому как ежеминутно должна покоряться собственному законному супругу...

- Будет тебе околесную-то нести, Фома Павлыч, - остановил его дядя Василий. - А мы вот что сообразим... чтобы честь честью все было... Понимаешь?

- Ежеминутно...

Фома Павлыч при этом подмигнул и потянул воздух носом. Дядя Василий достал кошелек, вынул из него рублевую бумажку и, откладывая по пальцам, говорил:

- Сороковка водки - раз... пару пива - два... Теперь нащет закуски: колбасы вареной полфунта, селедочку... парочку солененьких огурчиков... ситнова три фунта... Понимаешь?

- Вот как понимаю, одна нога здесь, а другая там... Ежеминутно оборудуем.

Подмигнув и повернувшись на одной ноге, Фома Павлыч ушел.

- И для чего это ты затеваешь, Вася, - корила Марфа. - Деньги только понапрасну травишь, а жена будет тебя ругать.

- Перестань, говорят... Ничего вы, бабы, не понимаете. Как есть ничего... А при этом кто мне может запретить родную сестру угостить? В кои-то веки увидались... Бывает и свинье праздник, милая сестрица. Вы только не беспокоитесь, потому как у вас свои порядки, а у нас свои... А Фома Павлыч мой благоприятель и при этом свояк: на родных сестрах женаты.

Фома Павлыч действительно вернулся "живой ногой", а за ним пришла и Катерина Ивановна.

- Катя, самовар поскорее! - весело торопил дядя Василий. - Гости-то наши здорово проголодались. Сидят да, поди, думают: в городе толсто звонят, да тонко едят.

- Мы еще на машине хлебушка поели, - ответила Марфа. - Сытехоньки.

- Сказывай... Знаем мы вашу деревенскую еду.

Пока самовар кипел, дядя Василий развернул закуску и налил четыре рюмки водки.

- Нет, уж меня уволь, Вася, - отказалась Марфа. - Отродясь не пивала.

- Ну, как знаешь. Эй, Катя...

Катерина Ивановна вышла и выпила поданную ей рюмку.

- Это ей для здоровья дохтур велел, - объяснил дядя Василий, точно извиняясь за жену. - Ну, Фома Павлыч, будь здоров на сто годов...

- Аль выпить, Василь Мироныч? Ну, одну-то куды ни шло... Будьте здоровы... ежеминутно...

От селедки и колбасы Марфа тоже отказалась, а за ней и Сережка, что даже обидело дядю Василия. Зато они с величайшим удовольствием принялись за ситник и огурцы. Сережка ел с таким аппетитом, что у него даже выступили слезы на глазах. Мать потихоньку дергала его за рукав рубашки, но мальчик был слишком голоден, чтобы понимать это предупреждение. Маленькая Шура с удивлением смотрела на него своими большими глазами и наконец проговорила:

- Папа, дай мне такой же точно кусок ситника... и огурец...

- Позавидовала? - смеялся дядя Василий. - Ну, учись у деревенских, как хлеб нужно есть... Она у нас, как барышня, - только посмотрит да понюхает еду.

Когда сороковка была выпита, дядя Василий и Фома Павлыч сделались сразу добрее.

- Что же это у нас закуска даром остается? - говорил дядя Василий, почесывая в затылке. - Фома Павлыч, не иначе дело будет, как ты позовешь Пашу, а окромя этого...

Он что-то шепнул Фоме Павлычу на ухо и сунул что-то в руку.

Катерина Ивановна выпила две рюмки, и ее бледное лицо покрылось красными пятнами. Она уже не пряталась за занавеской по-давешнему, а сидела у стола и не сводила глаз с Сережки.

- Вот и посмотри, Катя, какие деревенские бывают! - ласково говорил дядя Василий. - Сколоченный весь...

- На сиротство бог и здоровья посылает, - задумчиво отвечала Катерина Ивановна, вздыхая. - Уж, кажется, мы ли не кормим нашу Шурку, а толку все нет. Едва притронется к пище - и сыта...

Пришла Парасковья Ивановна. Она походила на сестру - такая же худая и с таким же сердитым лицом.

- Загуляли? - проговорила она, подсаживаясь к столу.

- Загуляли, Паша, - ответил дядя Василий. - Потому нельзя: сестра.

Фома Павлыч принес вторую сороковку и на пятачок студню в бумажке.

- Это от меня закуска, Марфа Мироновна... На целый пятачок разорился, потому как и мы с вами в родстве приходимся. Вот и мальчуган поест студеню...

Парасковья Ивановна выпила рюмку водки и страшно раскашлялась.

- Чахоточная она у меня, - объяснял Фома Павлыч гостье. - Скоро помрет... Две уж весны помирала. Ежеминутно...

После второй сороковки мужчины сделались окончательно добрыми. Фома Павлыч называл дядю Василия уже Васькой, хлопал по плечу и лез целоваться.

- Отстань... - уговаривал его дядя Василий.

- А ежели я тебя люблю, дядя Василий? То есть - вот как люблю... Скажи мне: "Фомка, валяй в окно!" И выскочу, ей-богу, выскочу... Ежеминутно. У меня уж такой скоропалительный карахтер... Или люблю человека, или терпеть ненавижу.

Парасковья Ивановна подсела к Марфе и начала ее расспрашивать про деревенское житье-бытье. Марфа повторила свой рассказ: как захворал муж, как продали избу и лошадь, как она оставила маленькую девочку у свекрови и повезла Сережку в Дитер.

- Куда же ты его денешь в Питере? - спрашивала Парасковья Ивановна.

- А не знаю... Ничего не знаю, голубушка. Как уж бог устроит, так тому и быть.

Выпившие женщины жалели ее и качали головами. Трудно придется такому махонькому мальчонке в чужих людях. Еще неизвестно, куда попадет. Конечно, бог сирот устраивает, а все-таки жаль...

Дядя Василий, когда начали пить пиво, вдруг сделался скучным и все отмахивался рукой, как отгоняют комаров. Фома Павлыч раскраснелся, хихикал и к каждому слову прибавлял: "Ежеминутно".