Давид Маркиш - Белый круг

Сидя лицом к лицу с перепуганным насмерть директором, Попков отдал устное распоряжение: в ударном порядке изготовить подарочный уникальный сервиз на двадцать четыре персоны. Как царский: узоры, цветы. И на каждой тарелке, на каждой чашке чтоб были инициальчики, вензелечек золотом: ФРК. Перевести предприятие на три смены, материалы - отборные, специалисты лучшие. И на супнике - нет, лучше на гусятнице - дарственная надпись: "Глубокоуважаемому Фролу Романовичу от Попкова с пожеланием хорошего аппетита и здоровья". Все.

- Так какой же сервиз? - озабоченно уточнил директор. - Столовый или чайный?

- Что? - ужасным голосом спросил Попков.

- Вы же сами говорите "чашки", товарищ министр, - совсем смешался директор, - а потом сами же говорите "гусятница"...

- Общий! - выкрикнул Попков, как будто поднимал роту в решающую атаку под шквальным вражеским огнем. - Головой отвечаешь, директор!

В день рождения Фрола Романовича Козлова, около шести часов вечера, две черные министерские "Волги" подъехали к первому, внешнему КПП загородной резиденции члена Политбюро. В первой сидел министр, вторая по крышу была набита картонными коробками. Смеркалось, над пустой лесной дорогой сгущалась изумрудная тень. Молоденький капитан вышел из бетонной караулки и занял позицию позади опущенного шлагбаума. Попковский водитель затормозил и остановился.

- Куда? - поглядев на номерной знак "Волги", сурово справился капитан.

- К Фролу Романовичу, - начальственным тоном сообщил Попков. Открывай, служилый!

- А что во второй машине? - спросил капитан.

- Подарки, - сказал Попков. - Не видишь, что ли?

- Фамилия! - потребовал капитан. - Ждите!

И, секретно закрывшись в караулке, взялся кому-то названивать по телефону.

- В списке не значитесь, - вернувшись к шлагбауму, дорожил капитан. Отъезжайте!

- Да я министр! - высунувшись в окошко, закричал Попков. - Открывай, говорю! Неприятностей давно у тебя не было, черт бы тебя драл?

- Вас все равно от второго КПП завернут, - подумав, сказал капитан. Но, подав знак автоматчику в будке, поднял шлагбаум.

- Давай, рули! - указал Попков водителю, сидевшему индифферентно.

Дорога расширилась и сделалась прямой, как линейка. Кругом сдержанно шумел дикий лес. Через километр появился высокий забор с гостеприимно распахнутыми воротами. Дом нельзя было разглядеть в глубине участка, зато не доезжая ворот высилось укрепление вроде ДОТа. Был тут и полосато раскрашенный шлагбаум.

Из укрепления выбежал на прямых ногах седой полковник и остановился посреди дороги. Лицо офицера выражало решительность и непоколебимость при исполнении долга.

- Стой! - приказал полковник и вздернул руку, как будто в ней уже темнел пистолет. - Выходи из машины!

Попков подчинился.

- Ты мне не "тыкай", - проворчал Попков не слишком громко. - Я министр.

- Документы! - протянул руку полковник. - Быстро!

Попков безмолвно достал из кармана красную кожаную корочку. Дело принимало досадный оборот. Полковник мог и пихнуть, и руки закрутить.

- Немедленно разворачивайся, и чтоб духу твоего тут не было! - решил полковник, изучив корочку. - Сюда допуск есть только союзным министрам, а ты кто? Вот же по-русски указано: республиканский!

Полковник, как видно, раздумал открывать стрельбу, и это подлило Попкову бодрости.

- Меня Фрол Романович пригласил, - сказал Попков просительно. - Мы с ним на одном заводе работали, даже в одном цеху. Я ж поздравить приехал, вот подарки привез. - Он махнул в сторону грузовой "Волги". - Пропусти, полковник!

- Тебя в списке нет, - с долею все же сочувствия сказал седой полковник, а потом, прогнав от своего мужественного сердца постыдное чувство, заорал: - Ехай отсюда, сказано тебе!

Фрол Романович прогуливался с гостями по выложенной мраморными плитками дорожке, продуманно осыпанной золотыми осенними листьями. Шум скандала привлек его внимание, он не спеша направился к воротам.

- Эй, что там, Михеев? - по-хозяйски озабоченно справился Фрол Романович.

- Тут министр приехал, - вытянувшись, доложил обстановку полковник. Говорит, подарки привез.

- Какой еще министр? - удивился Фрол.

- Попков я! - закричал министр, не заходя, однако, за шлагбаум. - Фрол Романович, поздравляю от всего сердца! Здоровья, счастья!

- Пусти его, - сказал Фрол полковнику Михееву.

Министр нырнул под полосатое бревно и, оправляя парадный пиджак, подбежал к Фролу Козлову.

- Вижу, что Попков, - сказал Фрол. - А чего ты, Попков, приперся? Кто тебя звал?

- Так я же поздравить, Фрол Романович! - потянулся оправдываться Попков. - В календаре же в нашем написано про вас, про сегодня! И все мое министерство меня уполномочило...

- Ты вот что, Попков, - сказал Фрол Козлов, задумчиво глядя. - Ты пойми своей глупой головой, что тут сейчас ниже членов Президиума ЦК никого близко нет. Цвет партии, совесть народа! Куда ж ты лезешь с суконным рылом да в калашный ряд? Неси подарки вон в помещение - и будь здоров!

И, наблюдая, как Попков перетаскивает тяжелые коробки в караулку, по-отечески заключил:

- Никогда впредь не нарушай партийную этику!

В том, что евреи додумаются до чего хочешь, Мирослав Г. ничуть не сомневался: как почти всякий гой, он был склонен преувеличивать еврейские возможности.

Мысль о приятной, теплой жизни в собственном домике, с гамаком и павлином, не отпускала его, грызла темя, как зазубренное сверло. Ему хотелось поделиться ею с опытным Хаимом, но тогда пришлось бы объяснять, откуда все это может взяться и, таким образом, почем Кац, и это сдерживало.

- Тебе какой кофе? - спросил Мирослав. - Нес?

- Боц, - сказал Хаим, извалявший уже шпагатик в угольной пыли, в баночке, и, оттягивая и отпуская его наподобие тетивы, размечавший на квадраты холст, поставленный на мольберт. - Кинь две ложки молотого в стакан и заливай кипятком. И все. И сахар.

Мирослав залил, размешал. Вкусно, и гуща вся осела на дно. Вот евреи, вот, пожалуйста! Додумались! Боц! Кто еще так готовит кофе? В Париже даже не поверят, если рассказать, а они догадались. И так во всем, буквально во всем, не говоря уже о баньке.

- Хаим, а, Хаим, - сказал Мирослав Г, - если, считай, сегодня начали закончим когда? Считая сушку, считая все? Все двадцать штук?

- Бери месяц, - щелкая шпагатом по холсту, сказал Хаим. - Не ошибешься.

17. Кельн

- Вы совершили подвиг, - сказала Магда своим густым, маслянистым голосом. - Вы открыли Трою, вы - Шлиман... Теперь пора приоткрыть занавес. Не открыть, а только чуть-чуть приподнять.

Стеф Рунич сожмурил глаза и согласно кивнул.

Они вдвоем сидели в Золотой комнате галереи "Белый Круг", а третьим здесь был - Кац: семь его холстов стояли вдоль стен, пять рисунков были разложены на просмотровом столе.