Давид Маркиш - Другой

Мика Гольдштейн в Бога не верил. Верней сказать, верил, но только от времени до времени, в исключительных случаях, когда приключались с ним неприятности и ему необходимо было позарез сильное вмешательство для исправления ситуации. А когда ситуация тем или иным образом выправлялась, повеселевший Мика забывал и о невзгодах, неизвестно куда девшихся, и о Боге — до следующего раза…

Но и колючим атеистом он не был, упаси Бог! Тем более после того как большевиков прогнали и в Россию пришла свобода рука об руку с суверенной демократией, безбожие сделалось признаком дурного тона, к тому ж отнюдь не способствовавшего продвижению по службе. Население, от бандитов до первых лиц, охотно навесило на шею кресты, нередко золотые, размеру которых и лепоте позавидовал бы и сам креститель Руси князь Владимир Красное Солнышко, сидевший, рассказывают, в своё время на берегу Днепра в одном исподнем и надзиравший за очистительным погружением языческой киевской публики в проточную воду… Долго ли, коротко, а новые толерантные времена всё же пришли, и христианская вера вернулась в Россию столь же стремительно, как покинула её в семнадцатом году, когда Ленин объявил, что Бога нет. Нет, и всё тут.

Семьдесят лет спустя, сразу после отмены атеизма, раскрепощённые русские люди и прилепившиеся к ним евреи отвернулись от ступенчатой пирамиды мрачного Мавзолея с залегшим в нём Ульяновым и прямиком направились в церковь. Там было тепло, там было красиво. Бог, подобно египетскому фараону, не лежал в ящике, в пугающей тишине мертвецкой, а глядел с расписных стен страдальческими глазами. Вежливые девушки и попы в расшитых золотом пальто пели душевные песни, горящие свечки приятно пахли, и публика проникалась надеждой: зарплату повысят, в отпуск получится съездить на море, и страшная болезнь не закогтит. И какой праздник восстановили замечательный — вместо обрыдлых юбилеев классиков марксизма-ленинизма, взамен всех этих всесоюзных Дней углекопов, доярок и ворошиловских стрелков — день рождения Иисуса Христа! Сразу за Новым годом с его подарками, Снегурками и Дед-Морозами идёт мандариновое Рождество с жареным гусём посреди праздничного стола; гудит гульба, отдых продолжается по полной программе.

Не отставали от русских и татары: на свой великий мусульманский праздник Курбан-байрам они взялись выводить баранов на улицы Белокаменной и резать их, принося в жертву Аллаху, на глазах у напуганных горожан. Да и евреи не остались в стороне от религиозного возрождения: чуткие к изменению общественного климата, они гуртом потянулись в церковь. Не все, но многие.

Напрасно было бы искать среди них Мику Гольдштейна. Церковная музыка наводила на него тоску, а бородатые мужики в разноцветных шёлковых балахонах вызывали неловкость души. Но и синагога его не привлекала — там царила деловая обстановка, там шёл бесконечный переговорный процесс между евреями и Главным Начальником. Что уж тут говорить о магометанах в их мечетях! В час намаза они организованно валились на пол, и тогда молельня напоминала площадь, сплошь вымощенную разноцветными булыжниками спин.

Это зрелище тревожило и впечатляло, но Мика Гольдштейн не был расположен к мусульманским штучкам: семейная ссора, в библейские времена вспыхнувшая в шатре Авраама и приведшая к форменному разрыву отношений между разгневанным праотцем, с одной стороны, и наложницей его египтянкой Агарью с их сыном Измаилом — с другой, не выветривалась из родовой памяти Мики. Подросток Измаил, отправленный родителем в безводную пустыню, как известно, счастливо выжил и — возможно, не без помощи и поддержки совестливого отца — процвёл: потомки его расплодились и размножились несметно и спустя отмеренное время превратились сперва в арабов, а затем в магометан. Это всё общеизвестные факты, только ленивый о них ничего знать не знает. Собственно, и потомки Авраама по чисто еврейской линии тоже расплодились и размножились — но не до такой же степени! И вот сегодня окончательно растерявшие чувство меры арабы, как это сплошь и рядом случается среди родственников, со всех сторон наезжают на евреев и, в отместку за изгнание Измаила из отчего шатра, даже грозят спихнуть их в Средиземное море. А ведь не отправь тогда Авраам милую Агарь с Измаилом в пустыню Фарран, не появились бы, может быть, никакие арабы на белом свете, и мир нынче был бы совсем иным: либо ещё хуже, либо чуток получше… Но чтобы поблагодарить евреев за такую судьбоносную услугу — вот это нет, это никому из арабов в голову не приходит!

Одиноко проживавший в своей «однушке» в Храпуново, в блочном доме, Мика Гольдштейн в истории человеческого племени разыскивал и запоминал разные интересные случаи, способствовавшие расширению кругозора. «Однушка» досталась ему после развода с женой и размена семейной «двушки», расположенной в другом московском районе с куда более благозвучным названием Кукуево. Но Мика и в этом Храпунове умудрялся жить легко и привольно, никакие названия его не смущали и не вгоняли в уныние: он преподавал в школе географию и по своей профессии ещё и не с такими словечками сталкивался. Развод с женой Беллой, русской женщиной с деревенскими корнями, вышел у Мики по нелепой, казалось бы, причине: после трёх лет совместной жизни Белла начала сперва тихонько, а затем всё шибче и шибче подбивать мужа ехать в Израиль на ПМЖ. Жизнь супругов с младенцем Иваном, хотя и в «двушке», была нелегка: нищенская учительская зарплата главы семьи плюс копеечные доходы воспитательницы детского сада Беллы — этого не хватало на самое необходимое, а коммерческой жилки, свойственной, как принято думать, потомкам Авраама, Ицхака и Яакова, Мика Гольдштейн был, по его собственному мнению, лишён начисто. На историческую родину, в финиковые края, сочащиеся мёдом и млеком, Мика ехать даже и не собирался: к России он привык и искренне считал её почти своей, а себя — почти русским. Эта размытая позиция приводила трезвомыслящую и практичную Беллу в ярость. В спорах с мужем женщина приводила крупнокалиберные аргументы, включая и будущее младенца Ивана, она плакала, и кричала, и требовала, чтобы Мика перестал валять дурака и шёл подавать документы на отъезд в страну далёких предков. В ответ на такие лобовые атаки Мика отшучивался, и чем дальше, тем горше становились его шутки в адрес ветхозаветных соплеменников, гонявших своих козлов и баранов по зелёным холмам Иудеи и Самарии. Шутки становились всё горше, горечь оседала на дно души Мики Гольдштейна и изрядно портила настроение: Белла не знала меры, это грозило осложнениями в семейной жизни.

Так и случилось в один прекрасный день: осложнения вплотную подступили.