Давид Маркиш - Белый круг

- В общем, да, - не стал спорить Мирослав Г. - Будешь непредсказуемым, если всю жизнь сидишь на картошке. А что насчет свободы, так это у нас от скифов, которые ели мясо.

- Картошка дешевая, потому на ней и сидят, - справедливо заметил Стеф. - Картошка и хлеб. Дайте русскому человеку черную икру, он тоже не откажется.

- Вон крабов когда-то было навалом, а их никто не ел, - поддержал Ронсака Мирослав. - "Чатка", я сам помню. И дешево.

- И не ели? - подивился Ронсак.

- Французу дай сало, - с мягким укором сказал Мирослав, - он не поймет. А я вот даже скучаю иногда по сальцу. Сальце, водочка.

Ронсак поглядел на Мирослава Г. с опаской. Поедание сырого сала не красило, по его мнению, русского человека. Пусть лучше ест картофель.

- Лепесток, - вспомнил Стеф Рунич. - Лепесточек белого мраморного сала с розовыми прожилками. Рококо... Скажу вам, господа: я - за!

- Это же сплошные калории, - не одобрил Ронсак. - Я не исключаю, что русские употребляют его для борьбы с холодами.

- Ну да, и водку, - сыронизировал Стеф. - И в июле. И в августе.

- Сидят евреи в Лондоне и рассуждают о русском сале, - сказала Магда. Ей надоела эта дискуссия.

Князь Мирослав, отнесенный к евреям, не обиделся; во всяком случае, виду не показал.

Ужин прошел легко, предпразднично. Об аукционе почти не говорили. Когда поднялись из-за стола, Мирослав потянул Стефа за рукав:

- Пошли, подышим немного...

На улице посвежело, сухой холодный асфальт звенел под ногами. Дорога сама привела их к бару, светившемуся, как театральная сцена.

- Надо бы врезать по чуть-чуть, - предложил Мирослав. - Перед завтрашним.

Заказали по двойному виски. Зал был полон, британцы галдели; чтобы расслышать друг друга, нужно было нагибаться над столиком.

- Один старый хрыч, профессор, письмо прислал на аукцион, - сказал Стеф. - Из Нью-Йорка. "Кац у меня на руках умер, я ему глаза закрыл". И дает намек: ему, мол, за это полагается медаль или хотя бы бесплатный билет в Лондон.

Стефу хорошо было тут сидеть, лицом к лицу с Мирославом Г., говорить с ним на его языке - подвижном, легко бегущем языке московских забегаловок. Стефу следовало выяснить, как и откуда к Ронсаку попали картины Каца. Это напоминало охоту, и князь был дичью на мушке. Предположение, что Мирослав сейчас думает о том же, представлялось бессмыслицей: простоват, открыт.

- Знаю я этого хрыча, - показал осведомленность Мирослав Г. - Левин Владимир Ильич, только без кепарика. Я у него был, он мне справку загнал из архива. Вот. - И, порывшись в бумажнике, протянул Стефу сложенный вдвое ветхий листок.

"Кзылградская психиатрическая больница, - прочитал Стеф Рунич. - Анализ мочи больного Каца М.А." И спросил как бы между прочим:

- Это все? Негусто! Больше у него ничего не было?

- Ничего! - сказал Мирослав. - Он мне про глаза тоже рассказывал... Давай на "ты" перейдем, а то как-то не с руки: все же родня.

Перешли. Почему бы не перейти.

- Он, я думаю, врет, - с новым доверием сказал Мирослав Г. - Старичок противный. "Продал, - говорит, - что привез, подчистую. Тут, - говорит, - в Нью-Йорке, еще один родственник ошивается, тоже Каца ищет".

Стеф вспомнил - как будто ему в память впрыснули каплю прошлого: нью-йоркский аэропорт, пограничный контроль, растерянный тюфяк в синем блейзере. Надо же...

- Это я был, - сказал Стеф. - Тот родственник.

- Здорово! - чуть фальшиво обрадовался Мирослав. - Жалко, что раньше не познакомились, а то бы вместе к нему зашли, к этому старичку.

- Да ты и так справился, - сказал Стеф, - без меня. Вон справку какую купил - просто блеск! Это ж, можно сказать, история. И "Черная на мосту" картина что надо, хорошая картина: и сохранность, и все. Где ты ее, кстати, надыбал?

Мирослав Г. сделался строг.

- Коммерческая тайна, - сказал он. - Ты меня, конечно, извини... А за то, что на аэродроме мне помог, где паспорта проверяли, спасибо.

- Да ладно, - сказал Стеф и допил свой виски. - Не за что... - На миг перед ним высветилась неприятная реалистическая зарисовка: глухомань, ржавое болото, Мирослав Г. в высоких сапогах, прижимая к плечу ружейный приклад, ловит в прорезь прицела шлепающего крыльями глупого селезня.

До объявления двенадцатого лота аукционный зал был неполон. Продажа шла ни шатко ни валко. Закрывая сделки, аукционист постукивал своим молотком, похожим на колотушку для глушения рыбы на кухне.

Потом пришло время Каца. Зал наполнился до предела, свободных мест не осталось. Служители внесли и укрепили на мольберте "Черную обнаженную на высоком мосту". Следующей шла "Дама с бабочками и рыбами". Стояла совершенная тишина. Аукционеры ждали начала главных торгов, как азартные лошадники на ипподроме ждут заезда с фаворитом. Секретарь аукциона вглядывался в лица перед ним - европейские, японские, семитские; добрая половина аукционеров была ему знакома.

Аукционист назвал стартовую цену "Черной обнаженной": шестьсот тысяч долларов. Началось.

Началось? Пожалуй, точней было бы сказать: заканчивается. Так думал и размышлял Стеф Рунич, сидя за столиком уличного кафе, за углом аукционного зала. Шаг был определен в шестьдесят тысяч долларов, цена быстро дошла до восьмисот сорока тысяч - и Стеф не выдержал: нервы гудели, сердце опасно колотилось. Кивнув Магде, он вышел на улицу.

Заканчивается! Первый акт спектакля заканчивается: разведены персонажи, обрисован главный герой, интрига захватывает, финал покамест непредсказуем... Стеф загадал: если дойдет до миллиона - победа! Какая чушь, ерунда: шесть нулей почему-то означают победу. А если меньше на один шаг? И чья это, по сути дела, победа - покойного Матвея Каца из Кзылграда или его, Стефа, триумф и торжество? А мировое искусство - как с ним? Пока никак, если честно говорить; это дело будущего. Надо издавать монографии, снимать кино, печатать статьи в журналах - работа на годы. Магда сказала, что необходимо провести конкурс на лучший мемориальный комплекс в Кзылграде - установить хотя бы памятник на кладбище. Замечательная идея, и для рекламы хорошо: съедутся журналисты со всего света. Но, прежде всего, нужны картины. Где они, куда ехать искать? У князя есть кое-какая информация, это точно, но он, похоже, хитрей, чем кажется. Его хоть на куски режь, он не расколется. Придется иметь дело с Левиным, снова к нему ехать. Дай Бог, чтоб понадобилось! Все решится через несколько минут, здесь, в зале. Может, уже и решилось. Вернуться, зайти? Нет, не надо: можно заработать инфаркт, тогда все уже ни к чему. Не нужен будет ни белый домик в саду, ни счет в банке, ни преданная Вера с ее фрезиями - то ли розовыми, то ли лиловыми.

Магда шла к нему через улицу. Сердце Стефа Рунича подскочило, как на пружине, и застопорилось где-то чуть ниже горла.

- Вы в порядке? - спросила Магда, подсаживаясь. - "Обнаженная" ушла за миллион двадцать, "Дама с бабочками" за миллион восемьдесят тысяч.