Георгий Марков - Сибирь

Епифан поднялся из кошевки. Ноги, руки, поясница от долгого сидения затекли. Принялся разминаться.

Пока топтался на снегу, сбросив доху, потягивался, из дома его заметили. Ворота с визгом распахнулись, и один за другим выскочили три мужика в одинаковых беличьих шапках, в коротких полушубках и черных, с загнутыми голенищами пимах.

- Доброе здоровьице, Епифан Корнеич, с прибытием! Давненько ждем-пождем. Гдей-то приза держались, ваша честь? - Мужики говорили наперебой писклявыми голосами, похожими на голоса мальчишек. Озадаченная этим, Поля рассматривала мужиков. Круглолицые, безбородые, с дряблой, морщинистой кожей на лицах, они преданно суетились возле Епифана, а на нее бросали недоуменные взгляды.

- Здорово, Агафон! Здорово, Агап! Здорово, Агей! - Епифан поочередно жал руки мужикам, хлопал их по спинам, расспрашивал о житье-бытье.

- Слава богу! Живем, хлеб жуем, Епифан Корнеич, - пищали мужики, не зная, как и чем выказать свое расположение к гостю.

"Неужели это они, братья-разбойники? И что в них от разбойников? Разве что глаза? Какие-то неприятные, вороватые", - думала Поля, не пытаясь пока вылезать из кошевки и ожидая, когда Епифан наговорится вдоволь со своими знакомыми. Она была убеждена, что путь их сегодня продолжится и на ночевку они остановятся где-нибудь в деревне.

Но вот Епифан и безбородые мужики отдалились от Поли и заговорили о чем-то вполголоса. Потом мужики заторопились во двор, а Епифан направился к подводам.

- Ну, Палагея, приехали мы. Вылазь. Тут задержимся на недельку.

- На недельку?! А я думала - самое большое на ночевку, - разочарованно сказала Поля. Не нравился ей и этот темный, гусюй ельник, окружавший заимку, и дом с узкими, подслеповатыми окнами.

- Тут у нас дел, Палагея, невпроворот. Дай бог управться. Только вот что, Палагея, - несколько понизив голос, продолжал Епифап, - жить ты будешь не с мужиками, а во второй половине дома. У них там мастерская. Мастера они по веревочному и дегтярному делу. Скопцы они. Ну, вроде мерины. И, по их поверью, не могут они с бабским сословием проживать и одном помещении. Не забоишься небось отдельно?

- Нет.

- Вишь, всяк по-своему с ума сходит. И все ж таки не слухай я их - и дружба врозь. А мне без них никак... Подмогу оказывают. Понятно, не за так. Без меня им тоже не того. Недаром говорится: рука руку моет... Епифан замялся и продолжение пословицы не произнес.

Поля расценила его замешательство по-своему и, недоверчиво взглянув на Епифана, тихо, почти про себя сказала:

- Рука руку моет, и обе грязные...

Епифан приметил, как шевелились ее губы, насторожился сразу, нетерпеливо спросил:

- Ты про что это, Палагея?

- Про то, батюшка, что рука руку моет, и потому обе чистые.

- Вот-вот! - подхватил Епифан и распорядился: - Заводи коней во двор. А там Агафон их сам распряжет и на выстойку поставит.

Во дворе Поля столкнулась с безбородыми мужиками лицом к лицу. Один из них стал распрягать конеп, а двое бросились к коробу и принялись развязывать веревки, которыми он был опутан. Епифан наблюдал за их работой, подсказывал, называл каждого по имени.

Мужики были похожи друг на друга не только одеждой, но и обличьем, и ростом, и ухватками. "Убей меня, а различить, который из них Агафон, а который Агап и Агей, я не смогла бы", - думала Поля, обхватив руками свою доху и дожидаясь, когда поведут ее в дом.

Наконец тот мужик, которого Епифан называл Агафоном, привязал коней на выстойку и пригласил гостей на крыльцо. Оно было крепким, сколоченным из цельных плах и тянулось почти во всю длину дома.

- Тебе, любезный Епифан Корнеич, сюда, в эту дверь. Тут ты живал и прежде. - Агафон короткой рукой раскрыл дверь, обитую кошмой, и впустил в нее Епифана. - А сноха пойдет сюда. - Агафон метнулся к другой двери и так же поспешно распахнул ее перед Полей.

3

Через минуту Поля сидела на табуретке и осматривала помещение, отведенное ей. Всюду, и по углам и на середине комнаты, лежала в витках пенька. Верстак, втиснутый между дверью и железной печкой, был завален кругами готовой веревки. Как нарымская жительница, Поля сразу определила назначение веревок.

Вот тонкая. Это бечева. Она скручена из отборной пеньки, на нее насаживают невода и сети, привязывают крючки и в зависимости от того, какие крючки идут в дело, получают либо стяжки переметов, либо самоловов. На такой бечеве тянут лодки с грузом, когда приходится завозить продовольствие в верхнее течение рек и преодолевать быстрые перекаты, через которые на гребях не пройти. Такая веревка в ходу не только на реке, но и в тайге. На шишкобое или же на пушном жромысле, когда по тайге разбрасывают ловушки - слопцы, ямы, самострелы, без такой веревки не обойтись.

А вот веревка потолще. Эта хороша и для оленьих упряжек и для рулевых тяг баркасов и завозен. А это Вот самая толстая - канат. Ее готовили особо. Волокно самое длинное. Потом окунали в кипящий котел с дегтем и со смолой. Она прочна и долговечна. На нее вяжут якоря, и на пристанях именно эта веревка надежно прижимает к берегам дебаркадеры и пароходы.

Поля подошла к верстаку, ощупала веревки. Сделаны на совесть! Да и немало этих веревочных кругов.

Еще больше кудели. Видно, тянется народ к мастерам за веревкой. В Нарыме без веревки шагу не шагнешь ни зимой, ни летом.

В Полиной половине дома густо пахло дегтем, но этот запах не угнетал ее. Она с детства привыкла в летнее время, когда гнуса становилось столько, что нельзя было дышать, носить на голове продегтяренную сетку, обильно смазывать дегтем кисти рук.

Тепла в доме было достаточно. По-видимому, печка топилась круглосуточно, не загасая. Березовые дрова лежали у верстака навалом.

Для сиденья Поля решила приспособить широкую скамейку, стоявшую вместе со столом в переднем углу.

"Хоть обычно на этом месте лежат покойники, а только таскать да переставлять мужиковское имущество я не буду, - подумала Поля и усмехнулась: - Живую па кладбище не утащат".

Осмотрев внутренность дома, Поля подошла к окну и присела на кончик скамейки. Перед ней лежала та самая продолговатая поляна, которую она недавно увидела с поворота дороги раньше, чем дом, оттесненный в угол и слегка загороженный мелкими островками молодого ельника. На поляне то там, то здесь виднелись прикрытые снегом перекладины, опиравшиеся на столбы и разделенные деревянными пальцами на равные промежутки. Вдали из сугроба торчала часть большого колеса. Поле не приходилось видеть, как вьют веревки, но она поняла, что именно на этой поляне, с помощью этих перекладин и колеса и совершается хитрая работа, в результате которой на верстак ложатся круги веревок. "А там, на берегу озера, чернеет дегтярня", - сообразила Поля.

Начало смеркаться. Снег ненадолго порозовел, потом подернулся нежной синевой и, наконец, накрылся темно-серой тенью. "Забыли, должно быть, про меня", - подумала Поля, прикидывая, как ей лучше из дохи и шубы соорудить постель. Она чуть отодвинула скамейку от стены и принялась расстилать доху.