Георгий Марков - Сибирь

- Мне удивительно, Степан Димитрич, что охотники не скрывают своей добычи, показывают всем. Уж как-то принято у людей прятать свои достатки, - говорит она.

- Повелось так, Катя, со старых времен. От прадедов пошло. А повелось потому, что охота требовала прежде удали. По добыче удаль определяли. А люди удаль ценят, чтоб не опуститься в трусость, не обрасти плесенью...

- А разве теперь, Степан Димитрич, охота не требует удали?

- Требует, & все-таки меньше, чем прежде. Огнестрельные ружья сильного и точного боя появились.

А ведь в старину с рогатиной и топором в тайгу ходили...

- Интересно, - загорается от любопытства Катя.

У нее в уме уже рой вопросов. История и экономика - ее страсть. Каждый жизненный факт она готова повернуть и так и этак, чтоб проследить через него ход исто

рии, обнаружить в нем тетивину, которой он связан с прошлым. И тут же прибросить на бумажке, во что все это обходилось людям, какие выгоды таило то или иное дело, как оно поворачивало все колесо жизни...

- Сколько населения, Степан Дпмитрич, аанимается промыслом? спрашивает Катя.

Степан взглядывает на девушку. Уж очень напоминает она ссыльных революционеров! Те, бывало, как Поселятся в доме, перво-наперво начинают расспросы...

- Промыслы бывают разные, Катя. Добычей кедрового ореха занимаются все жители таежных деревенъ. Выезжают даже из городов.

- Прибыльное дело?

- Прибыльное и сезонное. За две недели шишкобоя иные семьи, если урожайно, зарабатывают больше, чем за год в хозяйстве. Недаром орех называют чистыми деньгами.

- Так... И потом, какие еще промыслы, Степан Димитрич, особенно развиты? - поторапливает Катя.

- Пушной промысел. Тут уж не все. Из ста дворов от силы десять охотничьи...

- Почему? Разве не прибыльно?

- Прибыльно, кто горазд. И потом в сезон не укла-"

дывается. Одним словом, с хозяйством невпопад. И рисц есть. По хозяйству упустишь и там останешься на бобах. Расчет многих останавливает.

- Значит, идут на промысел только те, кто уверен?

- Иные потому, что уверены, а иные оттого, что податься некуда.

- Ну и, конечно, расположение к этому занятию, любовь к тайге - тоже не последнее дело. Правда, Степан Димитрич?

- Уж это беспременно. Который любит тайгу, а который боится ее. По-разному они о ней думают.

Пока шли к лукьяновскому дому, Катя многое узнала об экономике охотничьего промысла: сколько примерно приходится в среднем на одного охотника добычи? По каким ценам сбывают охотники пушнину купцам и скупщикам? Чем вызваны отливы и приливы поголовья зверей в разных районах тайги? Сколько тратит охотник из своих средств на покупку ружейного чирипаса и ловушек?

Степан обо всем этом рассказывал с увлечением и откровенно, часто для наглядности, как пример, называл себя.

- Сказать короче, - с усмешкой заключил он, - охотников-богачей не знаю. И потому-то таить им достатки не приходится. Иной год добудешь хорошо, иной - плохо. А только все равно ты пролетарий, рабочий, ты кормишь себя и свою семью ружьем, трудом своих рук. Если у тебя есть изба, конь, корова, то это потому, что ты еще и крестьянин и у семьи твоей должно быть и дело и пропитанье...

Катя вслушивалась в говор Степана. Не знай она, что Лукьянов крестьянин, таежный человек, можно было этому не поверить. Говорил Степан правильно, погородскому, точно, легко обращался с книжными словами. Чувствовалось, что он не только хорошо грамотный, начитанный, но и думающий человек. "Не прошло, вероятно, бесследно его общение с политическими ссыльными, да и знакомство с профессором Лихачевым и Ваней Акимовым тоже, возможно, оставило свой след", - думала Катя. Ее все больше и больше занимала история снимка. Но спросить, когда и где Степан Димитрич путешествовал с профессором, как у него появился снимок, который висел на почетном месте в доме Лукьяновых, означало бы полную расконспирацию и могло принести самые неожиданные последствия в будущем. "Спокойно, Катерина, не спеши. Обо всем нужно узнать, не выдавая себя", - как бы слышался ей голос брата, который немало потратил усилий, чтоб обучить ее конспирации.

Выводок Степана редел с каждой минутой. Парни, сопровождаемые родными, сворачивали к своим домам и исчезали во дворах. Дольше всех шагал вслед за Степаном конопатый Спиридон с мешком за спиной. Но и он вскоре отстал, скинув мешок и передав его Степану.

Возле дома Лукьяновых Степана и девушек встретила Татьяна Никаноровна. Она стояла около ворот в пимах, длинной шубе, закутанная в шаль, и, прислонив ладонь к глазам, щурилась от лучей солнца. Когда до Степана осталось несколько шагов, она кинулась навстречу мужу, обняла его и заплакала, приговаривая:

- Степушка, нету покоя мне, недоброе чует ретивое...

Степан не отстранился от жены, не сконфузился от ее порыва. Сбросив с плеча мешок с пушниной, положил руку на спину Татьяны Никаноровны, принялся успокаивать ее:

- Не печалься, мать. Не у одних нас такая беда.

Будет же конец и у этого лихолетья.

С минуту они стояли молча. Маша смотрела на родителей покрасневшими глазами. На веках блестели слезинки. Грусть и Катю схватила за сердце. Она без объяснений поняла, что происходило здесь. Судьба старшего сына Лукьяновых и ее взволновала, будто был он ей родным или близким.

- Веди, мать, в дом. Веди нас, - спокойно сказал Степан и бережно повернул жену лицом к воротам.

Маша подняла мешок с пушниной, закинула его спину, поторопилась за матерью.

Степан оглянулся, махнул рукой:

- Не отставай, Катя! Не отставай!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Старая, осевшая на один угол изба знахарки Матрены Илюхиной освещена и натоплена. Парни еще днем: натаскали дров, выпросили у лавочника две лампы с керосином, притащили из лесу пахучих пихтовых веток.

Девчата прибрали в избе, выскоблили полы, вымыли лавки. Помолодела ветхая, запущенная изба. В прогнивший по углам пол тянет свежестью, в окнах зияют дыры, но железная печка раскалена, пышет теплом. В избе душновато и от жаркой печки, и в особенности от разгоряченных тел парней и девок.

Изба переполнена, лавки забиты, у двери и по углам жмутся те, кому не хватило места. С большим трудом Тимофей Чернов удерживает круг на середине избы.

Без круга вечерка не вечерка. Надо дать волю танцорам, плясунам, исполнить разок-другой "Барыню", кадриль, разыграть фантики. Да мало ли что полагается проделать на вечерке! Не зря столько было хлопот и сборов. К тому же и расходы потребовались. За избу плати, за лампы с керосином тоже, гармонист и тот потребовал платы. Свои гармонисты перевелись - война никому не дает пощады. Пришлось ехать на Лукьяновские хутора, упрашивать колченогого Фильку Петухова - гармониста отменного, оставшегося на всю округу в единственном числе. Тот заломил плату, потребовал привезти его, а потом доставить на хутора, как барина или сановитого слугу его величества.