Дан Маркович - Что было, то было (рассказы)

- Узнаю еще - убью...- и вышел, тяжело хлопнув дверью...

Она долго стояла в передней, потом вошла в ванную и стала мыть лицо холодной водой. Тяжело билось сердце, болью отдавало в плечо, но плакать она не могла. Какая дикая история - мелькнуло у нее в голове... Она долго сидела на кухне не хотела, боялась войти в комнату - увидеть эти аккуратно положенные подушки...

Мерзость... И дикость... неизвестно, что лучше... Постепенно ей становилось легче. Надо забыть, и жить дальше, но она чувствовала, что никогда не забудет.

Как жить?...

Рано утром пошел снег. Крупные сухие снежинки, редкие, падали и не таяли, ветер подхватывал их, они катились и собирались кучками у обочины дороги. Он отошел от окна и бросился на раскладушку. Первое мая, а такой холод. На табуретке стоял приемник, он повернул ручку. Шум и треск, иностранные голоса, потом стройное гавканье полков, приветствующих маршала... Значит, уже восемь... Вчера он обещал пойти на демонстрацию несколько лет не ходил, дай и другим поспать, но после ночного разговора одеться и выйти на пронизывающий ветер сил не было. Черт с ними, давно это повинность, не пойду... Кроме раскладушки и приемника в комнате стоял стол, заваленный бумагами. Надо бы подмести пол... Отличная штука - паркет, грязь не видно очень долго. На подоконнике, на старом журнале стоял чайник, на полу плитка. Хорошо бы включить - для тепла, но не вставать же снова... Он лежал и смотрел в потолок. Гавканье и размеренный топот сменились гулом машин, а потом нестройными криками толпы, над которыми взлетали два ликующих голоса, мужской и женский, хорошо поставленные и изображающие безмерную радость... На стене напротив раскладушки - темный прямоугольник. Он усмехнулся - картину унесли. Когда-то они с женой купили ее в салоне, недорого, но говорили, что со временем цена возрастет, художник пробивается в модные.

Вчера он пришел поздно, тихо прокрался к себе и лег, не раздеваясь на одеяло. В квартире было тихо, но он знал, что в большой комнате напротив его бывшая жена и теща досматривают "Знатоков", дочка спит в комнате рядом. Он заснул и проснулся от стука. Тут же дверь отворилась, вошла жена, включила ослепительную лампочку под потолком, на голом шнуре...

- Абажур сняла, стерва, - подумал он с отчаянием, - надо дверь запирать, дурак... Она сдвинула книги, села на край стола, закурила, стала говорить, что ему надо срочно съехать, потому что обмена нет и нет... "Почему бы тебе не переехать к этой?.." Он молчал. Не говорить же ей, что "этой" давно нет, и не в ней вовсе дело, а просто жизнь оказалась мелкой и ничтожной... Сам виноват. Женился от тоски, от скуки. Начало скоро забылось, потому что навалилась жизнь - сто рублей на двоих, потом двести на троих... Потом стало легче, оглянулся - чужой человек, совсем чужой... Оказывается, так прожить можно долго. Не любил. Но это нельзя говорить, не нужно...

- Так любил?..

- Ну, любил... разлюбил...

- Куда же делось... а долг, а ребенок?.. Она говорила это столько раз, что чувство вины стерлось, и появилось ожесточение - пусть я сволочь... хочу покоя... Он вдруг так и сказал ей, и ему стало спокойно. "Погаси за собой свет". Она в бешенстве хлопнула дверью. Он с трудом встал - затекла поясница... свет потушил, добрался до кровати, разделся, включил приемник чуть-чуть, стал скользить по станциям, нигде не останавливаясь надолго... Везде голоса, везде живут люди -- мир велик. Как прошли эти десять лет... Головы не поднял. А ведь еще не жил, ничего не видел - и уже закопался, растерял молодость... Сам виноват. А-а, где сам, а где и помогли... Чертова жизнь. Как жить, как жить...

Хочу сказать

На лестничной площадке выпивали трое. Магазин только что закрылся, толпа отхлынула. Те, кто остался ни с чем, нехотя расходились и исчезали в темноте, а счастливцы населяли подъезды и лестничные площадки ближайших домов. Здесь женщины гуляли с детьми и встречали незваных гостей сильными упреками, а те отшучивались или огрызались и старались просочиться в подъезды, растечься по этажам. В нашем подъезде нет бодрых женщин с хорошим голосом, и бутылочники его любят. Чем выше этаж, тем лучше место. Можно спокойно постоять, посмотреть в окно - летние виды у нас хороши: домов впереди нет, среди полей течет река, а за ней лес. Зимой просто темно, но зато тепло и тихо.

Эти трое поднялись на четвертый этаж и выпивали спокойно и молча. Я видел, как они входили - бутылок шесть было, не меньше. Это сварщики. Днем они работали в глубокой канаве около нашего дома. Прорвало теплоцентраль, и они сваривали большую трубу. Вода ушла в землю, на дне осталась жидкая грязь, поднимался густой желтый пар - и в глубине копошились люди. Время от времени они выбирались на поверхность, кашляли от сырости, ежились на ветру, закуривали и молча смотрели вниз, в темную яму. Теперь они стояли в тепле, и пили из бутылок, по очереди. Потом двое ушли, а один остался. Я слышал, они звали его, а он говорит - "я постою еще..." Те вышли из подъезда, поддерживая друг друга дошли до угла и скрылись.

Один все оставался у окна, потом он неуклюже свалился и стал что-то говорить. Я вышел на лестницу, посмотрел вниз. Он сидел, привалясь к стене, и говорил, почти шепотом. Я подошел к нему и узнал. Совсем молодой парнишка, он живет в соседнем доме. Я здесь много лет и видел, как он рос. Такой крепыш, копался под окнами. Чуть отойдет в сторону, мать кричит из окна: "Не ходи... не беги... не бросай... измажешься, убьешься, машина задавит..." Нельзя, нельзя и нельзя... А теперь - все можно?.. Он не смотрит на меня, не видит, все говорит и говорит:

- Я хочу сказать вам... хочу сказать вам... хочу сказать...- и царапает рубашку на груди. Я нагнулся - а он плачет.

Всяк сверчок...

Они познакомились на конференции в райцентре и, вернувшись домой, уже несколько раз встречались, но ничего между ними не было - гуляли по улицам, а сегодня обедали в вокзальном ресторане. Она сильно отличалась от его жены - лет на пятнадцать моложе, крупная блондинка с тонкими чертами лица.

- Совсем молодая, - думал он, глядя на ее руки, на гладкую кожу на шее, - и что она нашла во мне... Неужели что-то будет...

Он уже лет десять не изменял жене, а раньше - два раза, и происходило это как-то торопливо и неловко, и удовольствие быстро сменялось страхом, что встречи станут известны... После ресторана они шли по темным улицам, стояли в каком-то подъезде и целовались, она вздыхала и прижималась к нему, и уже не говорила "нет-нет" и не отталкивала его руки. Он шептал - "пойдем к тебе..." - и с замиранием сердца чувствовал, что сейчас она согласится. Они придут - она разденется... сама?.. или надо раздеть ее?.. и самому как-то успеть раздеться... Нельзя же раздеть - и остаться в пиджаке и при галстуке... Никогда он не знал, как поступать в этих случаях. И как давно это было... Он вдруг отчетливо представил себе, как окажется в постели рядом с молодым сильным телом... пятидесятилетний, лысый, стареющий, с мягким животиком и тонкими ногами... Надо было выпить, - мелькнуло у него в голове, - и обязательно крепкого, пусть даже водки... Он целовал и гладил ее, а она часто дышала ему в шею и пальцами мяла рыхлое плечо. Желание и растерянность боролись в нем, но остановиться он уже не мог - "пойдем к тебе, пойдем..." Он стал тянуть ее к выходу, но она мягко освободилась и, поправляя шапочку, сказала шепотом - "нам на трамвай, здесь, за углом..."