Дан Маркович - Разные звери

Д о р о ж к аМного лет назад я жил в небольшом северном городке, в деревянном доме, который стоял в глубине двора. От дома к калитке вела прямая дорожка, и зимой ее каждый день расчищал один старик, он жил на первом этаже. Он не был дворником, получал пенсию и жил один. Настоящий дворник жил в соседнем доме и убирал только на улице, перед забором, и то иногда, и там постоянно нарастали сугробы. Зато дорожка во дворе всегда была чиста.Расчищающий дорожку старик появлялся в восемь утра, с метлой и широкой лопатой, обитой жестью. Он аккуратно выскабливал дорожку лопатой, а потом подметал метлой. Если падал снег, он выходил второй раз, после обеда, и возился до темноты. На дорожке были уложены большие квадратные плитки серые и белые, и мы всегда видели их, когда шли по двору в светлое время дня.Старик заканчивал свое дело и уходил. Я смотрел на дорожку и не понимал старика. Я учился, мечтал об интересном деле и не мог себе представить, что не сделаю ничего замечательного. Я мечтал стать большим ученым, не хитростью и не чудом, а своей работой. Я должен был сделаться лучше всех, поравняться с великими людьми. Мне казалось, что эти, великие, как бы собрались и живут вместе, и живые и умершие - они составляют особый круг людей. Заслужить общение с ними я хотел больше всего. Я хотел сделаться бессмертным... а пока учился, после лекций до ночи работал в лаборатории, а утром снова бежал на лекции...Иногда я возвращался пораньше, в сумерках дорожка была расчищена, в окне старика горел теплый уютный свет. В свободные дни я долго спал, потягиваясь, подходил к окну - и видел старика, неторопливо делающего свое нехитрое дело. Хоть пропустил бы день, неужели не надоедает?.. Но ему не надоедало.Так прошло несколько лет, и ничего в нашей жизни не менялось. Нет, у меня было много нового - я закончил учебу, стал работать, пробивался к настоящей науке... но во дворе все шло по-старому: старик попрежнему подметал дорожку, падал на нее новый снег, и он выходил еще и еще...Как-то мне понадобилась пила, и я решил, что у старика она должна быть. Я постучал к нему, в первый раз. В маленькой передней стояла лопата, метла и большой жестяной совок для мусора. Старик сидел в глубоком кресле и читал. Он кивнул - пила в верхнем ящике, возьмите. Я взял пилу и уже хотел уйти, взглянул в окно - и увидел дорожку.

Этаж был низким, и дорожка показалась мне широкой дорогой, уходящей вдаль. Она была тщательно расчищена. Зачем он так старается каждый день, будто делает интересное и важное дело?.. Он увидел, что я смотрю, и говорит:- Когда я был маленьким, у нас в доме жил один старик, Кузьмич его звали. Он всегда убирал снег с дорожки, а потом обязательно подметал ее. Он это делал очень красиво, аккуратно, будто у себя дома пол подметал. И мне всегда хотелось иметь свой дом, и дорожку перед ним, и подметать ее каждый день, как это Кузьмич делал. Жизнь прошла... ни семьи, ни дома... а дорожка - вот она.Он улыбнулся, а я ничего не мог сказать ему, попрощался и ушел к себе. Я стоял у окна и смотрел на дорожку, придавленный невидимой тяжестью... Постепенно темнело, и дорожка скрылась от меня. Я заснул за книгами, ночью проснулся - падал крупный снег. Я вспомнил про дорожку, как про живое существо, оставленное в темноте, на улице, без присмотра. Этот непонятный старик... ему придется встать рано...

Я лег и уснул. Утром выглянул в окно - дорожка расчищена, по краям сугробы, а на ней только легкий иней, и по нему еле заметные царапины следы метлы.

С о в с е м н е и н т е р е с н оЯ помню, как его привезли откуда-то и положили поперек большой кровати. Он был туго замотан в одеяло, а голова прикрыта пеленкой. Я отогнул уголок и увидел багровое лицо, которое было бы страшным, если б не было таким маленьким. Все-таки в нем было что-то страшное, может, его ненасытность, беспрестанные озабоченные и в то же время рассеянные движения, или то, что он, едва появившись, сразу надежно укоренился в жизни, и всегда точно знал, что ему нужно...

- Все маленькие такие, - сказала мне мать.

- И я был таким?..

Я подходил к зеркалу, смотрел на свои тонкие руки, бледное лицо с серыми глазами - и не верил.Он рос и превратился в двухлетнего крепыша со складочками за запястьях, научился кричать еще громче, произносить самые необходимые ему слова, и вообще, стал немного напоминать человека. Я уже ходил в школу и снисходительно смотрел на его попытки очеловечиться... Потом он сильно похудел, стал быстро бегать, пошел в школу и почти пропал из виду. Иногда мы встречались за столом, мы учились в разных сменах. Я уже кончал школу, у меня были свои дела.

Когда я уехал из дома учиться дальше, ему было лет десять. В нем удивительным образом исчезло все, что возмущало меня - бесформенность, пронзительный крик, беспорядочные движения, полнота, суетливость... он уже был человеком.

Потом я много лет не видел его. Я приезжал, он уезжал в лагеря и на каникулы, я переехал в другой город на работу - он ушел в армию, я уехал заграницу - он вернулся домой... Наконец, мы встретились.Я увидел, что он стал совсем непонятным взрослым человеком. Все детское, что я знал в нем, и помнил, исчезло. Я его совсем не понимал. Он делал столько глупостей, что мне даже неудобно об этом говорить, например, он рано женился, из-за этого бросил институт, пошел работать... потом развелся, женился снова...

Через некоторое время я заметил, что делаю то же самое, он только опередил меня - я тоже женился, развелся, снова женился... Потом у нас были дети, потом еще что-то было...И все-таки я не мог понять его - зачем он столько пьет, почему ему нравятся маленькие тощие женщины... а он недоумевал, что я нахожу в больших и плотных, почему не пью, а только работаю, как бешеный... Он строил себе гаражи и дома, ремонтировал квартиры, он любил жизнь со всеми ее удовольствиями, голубой кафель, роскошные бани, пиво и копченую рыбку, как ее готовят у нас... Я удивлялся, почему он не стремится к высоким целям, не совершенствует себя, а только непрестанно говорит, все время оживлен, ходит животом вперед, кричит на всю улицу и всеми командует, постоянно окружен друзьями и собутыльниками, и жить один не может ни единого дня. А его раздражала моя сосредоточенность, молчание, нелюдимость, серьезность, и он подозревал, что я не уважаю его...Потом... потом он начал задумываться над жизнью, полысел с макушки, стал тише говорить, и удивлялся, когда женщины его бросали. Я же постепенно становился веселей, у меня появились увлечения, и то, что я сдерживал в себе, начало проявляться. Оказывается, я тоже любил поесть и выпить, и женщин, и тихие лунные ночи, и безлунные тоже, и свет, и тепло, и многое другое, а не только дело, которому служишь. Я тоже полысел, сначала со лба, потом с макушки, и обе лысины слились... стал полнеть и не мог удержаться от сладкого. Когда мы встречались, то спорили все реже.Прошло еще время, и мы перестали раздражать друг друга. Люди вокруг менялись, приходили и уходили, и уже никто, кроме меня, не помнил его бесформенным кульком, что лежал поперек кровати. Да и того сероглазого мальчика никто не помнит. Я все чаще думал о том времени, когда мы жили дома, и он, оказывается, думал о том же, и о странной судьбе наших родителей... Еще немного, и мы сидели бы рядом, говорили тихо - " а помнишь?..", у нас бы появились новые темы здоровье, болезни... и кто сколько мог выпить и съесть когда-то...И тут он взял и умер, непонятно почему, неизвестно зачем. Мы так ничего и не поняли друг в друге, хотя со многим смирились. И это наше непонимание осталось глубоким воспоминанием, чувством, слилось с непониманием отца, матери, их судеб, с непониманием всей жизни - и стало прошлым, которого нет - и которое живо, пока я жив.