Анна Матвеева - Голев и Кастро (Приключения гастарбайтера)

Голев не узнавал и родной город: он в одно мгновение стал жалким и грязным, даже море будто бы потускнело, и колонны Графской пристани выглядели облезлыми, и даже платаны не так защищали дома своими кронами; впрочем, может, Голев просто повзрослел?..

Тут еще выяснилось, что и страна теперь у него другая - Украина. Правда, Крым все-таки держался, и Севастополь, несмотря ни на что, оставался русским городом. В гимназии попытались было перейти на украинску мову, но из этого ничего не получилось. Зато Кобылицыной наконец-то удалось уволить Таньку - под предлогом "незнания родного языка". На ее место взяли какую-то жутко опытную учительницу, по сравнению с которой Танькины юные знания меркли и гасли...

Родители жены остались за границей: теперь уже не в Свердловске, а в Екатеринбурге, и поехать к ним было неподъемно дорого.

Финальным аккордом симфонии разрушения стало для Голева закрытие НИИ океанологии. Навсегда. Директор, правда, спешно зарегистрировал СП, лихтенштейнско-украинское предприятие сходного профиля, но Голева к себе не позвал - прятал глаза, ссылался на трудности нового начинания. Голев не навязывался.

Выход придумала Луэлла. Она, как обычно, даже не предлагала его к обсуждению, просто совершила необходимые действия и потом огорошила всех фактом. Луэлла сдала свою однокомнатную квартиру на Ушаках и въехала к Голеву с Танькой. Сбила замок с двери таинственного соседа, который так и не возвращался из Алжира - может, его убили исламские террористы?.. Поставила посреди комнаты, оказавшейся пустой, как поляна, раскладушку и взяла в крепкие ручки домашнее хозяйство. Деньги за сданную квартиру платили регулярно правда, жили там, как изящно обозначила Луэлла, не очень русские люди.

Спустя пару лет не очень русские люди ловко переоформили на себя Луэллину квартиру, поменяли замки на дверях, а когда хозяйка приходила и пыталась сказать хоть слово, они тут же переходили на свой булькающий язык и переставали, совершенно переставали понимать великий и могучий (или хотя бы украинску мову). Луэлла боролась, судилась, консультировалась, но судьи любезно показывали ей правдоподобно подделанную подпись под документом и фальшивую расписку, согласно которой Л. И. Приходько продала однокомнатную квартиру в г. Севастополе Х. Ц. Мундзонову.

Тут еще вернулся алжирец - все одно к одному, одно к одному, причитала мама Юля, которой пришлось взять Луэллу к себе. Тот, кто планировал строительство родового голевского гнезда в Остряках, увлекался, по всей видимости, энтомологией, потому что в двух комнатах, плавно втекавших одна в другую, с комфортом могли жить только комары и мухи. Танька даже отказывалась верить, что мама Юля всю жизнь проработала директором школы, имея такую позорную жилплощадь. Вот в этом-то обиталище, походившем формой на восьмерку, если бы не крошечное отвихрение кухни и не запятая туалета, проживали теперь сестра Катя с поэтом (который почему-то никак не мог напечататься даже в обычной газете) и свежеродившимся ребенком от поэта, нареченным по предложению папаши Адельбертом, мама Юля и Луэлла, окончательно превратившиеся из бывших врагинь в накрепко спаянных нуждой и общими внуками бабушек. Они даже внешне стали похожими: раньше высокая Луэлла теперь ссохлась до роста мамы Юли, обе они были с бело-голубыми волосами и даже пальто зимнее имели одно на двоих.

- Единственное, чего я не могу принять, Коленька, - жаловалась мама Юля в очередной свой визит, - это Луэллино курение. Ну, в самом деле, она курит папиросы без фильтра, а я потом не могу уснуть. И Адельбертику вредно. Правда, поэт тоже курит, да и Катька смолит втихушку...

Луэлла скорее перестала бы есть, чем курить, потому маме Юле пришлось свыкнуться.

Алжирец довольно шустро начал продавать свою комнату и в первую очередь, естественно, обратился с предложением к Голеву. Голев вначале рассмеялся последние дни он работал грузчиком в овощном отделе и денег еле хватало на прокорм и детские колготки, но Танька отреагировала на это весьма серьезно.

- Надо искать деньги. Мы же не можем всю жизнь вот так, с этим Синим Бородой? А если кто-нибудь другой сюда въедет? Еще какой-нибудь Мундзонов?..

Голев сказал, что Танька размышляет верно, вот только он совершенно не представляет, где взять такую сумму - ведь огромная комната в неплохой квартире стоит непосильно для него, Голева.

- Ты мужчина, - тихонько сказала Танька. - Ты и должен думать. Найди деньги. Ограбь кого-нибудь.

Сама она в тот же вечер написала отцу, теперь уже в Екатеринбург, хотя заранее знала, какой будет ответ, - и ее опасения вскоре вернулись в конверте, на котором был нарисован цветок раффлезии. Эрудированная Танька зачем-то вспомнила, что раффлезия - это самый крупный цветок в мире, обладающий трупным запахом. Михал Степаныч писал, что живут они с матерью плохо, и одна надежда у них была на Таньку. Коли вышла она замуж, так сама теперь пусть и выживает.

"Если бы ты видела, доча, как мы бедствуем, - писал отец, и Танька зажмуривалась и представляла себе их квартиру, опоганенную нищетой. - Мать сократили и пенсия у ней совсем маленькая, сказать стыдно. Еще тут ее подговорили вложиться в МММ, и все сбережения долгих лет у нас пропали. Я все еще работаю на заводе, но платят нам раз в три месяца и половину. Мы вначале ехать к тебе хотели, но теперь мать плачет и говорит, что лучше б ты не уезжала, раз Николай тебя и семью не может прокормить. Хотя я его лично понимаю - время теперь такое, но лучше б он выбрал себе настоящую рабочую специальность, какая нужна всегда".

Если бы видел Михал Степанович своего зятя, сгибающегося почти пополам под темно-серыми, пахнущими могилой ящиками...

Танька поплакала над письмом, но быстро перестала, потому что Поля смотрела на нее куксиво и тоже собиралась пустить всегда близкую слезу.

- Хоть бы мне помереть, - мечтательно говорила Луэлла, глядя в далекие морские просторы, - и вам стало бы покойнее...

- Успокойся, тетя, - нервно выговаривала Танька, ведя за одну ручку Севу, а за другую - Полю. Дети постоянно сбегали к воде - что делать, приморская порода. Сухопутной Таньке было трудно привыкнуть к такому легкомысленному общению с непредсказуемой водной стихией. - Твоя смерть ничем нам не поможет, наоборот. Так что не болтай ерунды.

Луэлла всхлипнула и вытерла глаз газовым шарфиком. К старости характер у нее приобрел редкостную сентиментальность.

- Юлия измучилась вконец. Это ведь не жизнь, Танечка, не жизнь. Она тех полностью содержит - куда деваться, дочь. И вам ведь этих, -тетка кивнула на белоголовых, как хризантемы, детишек, все-таки сбежавших от матери к ласковому морю, - подымать надо. На какие, я спрашиваю, шиши?